– Думаю, ты прав.

– И я вообще не вижу Филиппу в этой роли.

– Я тоже.

Вот и со мной будет точно так же. Томас никогда не будет искать для себя дальнейшей политической карьеры. Так что я должна просто оставить его в покое. У меня были мой королевский статус, признание, моя семья, муж, заработавший не имеющую себе равных репутацию, которая в конце концов обязательно будет признана Эдуардом.

– Да. Я удовлетворена.

Однако я не собиралась отказываться от своих планов. Томас будет графом Кентским. Оставался только один вопрос: каким образом я этого добьюсь?

Начало января, 1361. Дворец в Вудстоке

И вот наступил ужасный день. Я долго ждала его, ждала все годы нашего супружества. Да и какая жена не ждала бы такого, если ее муж столько времени участвовал в опасных походах и принимал участие в таком количестве сражений? Но, привыкнув и прикипев к новому укладу жизни, я не думала, что он будет таким. Видимо, я стала уверенной – слишком уверенной – в стабильности своего будущего и в том, что до конца своих дней проживу с мужчиной, с которым обвенчалась двадцать лет назад, и с детьми, которых он мне подарил. Благодаря этой безмятежности, которая до сих пор удивляла меня саму, приход этого дня, заставшего меня в Вудстоке, где королевский двор собрался вместе для празднования Рождества, оказался суровым, жестоким и безжалостным. Война с Францией была закончена, мы были одеты в нарядные костюмы, полы во дворце были устланы зеленым бархатом, чтобы создать атмосферу летних лужаек, а в головах крутились мысли о менестрелях, рождественских пантомимах и праздничных торжествах.

Но отчаяние было уже рядом. Рядом было непоправимое.

Я прочла это по лицу человека, который стоял в тени в дальнем конце ярко освещенной и украшенной зелеными гирляндами залы. Уж не знаю, как и почему, но его молчаливый взгляд стал для меня красноречивее любых слов. Он мог мне ничего не объяснять. Не дожидаясь, когда он подойдет ко мне, я сама направилась к нему, слыша, как тихо шуршат мои юбки и постепенно затихают звуки свирелей и тамбуринов, больше не имевшие для меня никакого значения.

– Где? – спросила я его.

Он не стал переспрашивать, что я имела в виду.

– В Нормандии, миледи. В Руане.

У меня было ощущение, будто я стою в ледяной воде, которая потихоньку, дюйм за дюймом поднимается все выше, пока я окончательно не погружусь в нее с головой. Усилием воли я заставила себя задать следующий вопрос:

– Каким образом?

Теперь я узнала этого человека. Он был одним из людей Томаса.

– Тяжкая болезнь, миледи.

Губы мои пересохли, к горлу подкатил тугой ком, мешавший мне говорить.

– Он страдал?

– Нет, миледи. Все произошло очень быстро. Горячка. Потовая лихорадка. Я точно не знаю, как называется этот недуг. Он поразил его за три дня до нового года.

Что делал Томас в те дни? Мне пришлось фантазировать, поскольку ничего другого не оставалось. Я старалась представить себе официальное убранство комнат для аудиенций в Руане, где в конце текущего года Томас должен был выполнить одну деликатную миссию, касающуюся положений Договора в Бретиньи[24]. Я представляла, как он председательствует на этих дискуссиях, как пытается добиться согласия сторон после долгих лет войны и многократных нарушений перемирия между Англией и Францией. Наверняка он был прямым и откровенным, поскольку всегда презрительно относился к увиливаниям и цветистым речам. Его сила была в определенности и стремлении решать вопросы быстро и твердо. Но при необходимости он мог обратиться к сильным выражениям – из опыта, приобретенного на службе королевским капитаном. Я была уверена, что представители обеих сторон внимательно прислушивались к его словам – точно так же, как он выслушивал их.

Кто бы мог подумать, что человек, который когда-то в бессильной ярости криком бросал вызов французской армии через реку, завоюет в итоге такой авторитет и заслуженное уважение со стороны как французов, так и англичан? На его боевые шрамы смотрели с благоговейным трепетом. А его опыт приводил людей в восхищение.

Но война закончилась, и я поддалась ложному чувству безмятежной гордости. Опасайтесь такой обманчивости. Установившийся мир никому не гарантирует безопасности и долгих лет жизни. Томас, который в конце концов был удостоен титула графа Кентского, дабы усилить его значимость за столом переговоров, овладел таким дипломатическим искусством, как умение говорить спокойно и выдержанно, а также проявлял способность взвешивать все положительные и отрицательные стороны рассматриваемого вопроса, причем все это в присутствии самых эрудированных адвокатов из Авиньона. Он научился умению убеждать. Эдуард заметил его раскрывшиеся таланты и наградил наиболее преданного из всех его рыцарей подобающим образом. В итоге мне для этого не пришлось вновь клянчить или даже деликатно напоминать и Томас получил свое признание в виде титула графа Кентского. Наверное, я оценила это даже в большей степени, чем мой муж, но, когда на церемонии посвящения Томас встал перед королем на одно колено, он излучал неподражаемое чувство достоинства уверенного в себе человека.

Никогда не забуду тот момент, когда после этого Томас поцеловал меня, а я одарила короля улыбкой искренней благодарности. Теперь же меня охватила полная опустошенность и я закрывала глаза, стараясь воссоздать в сознании образ мужа. Но не могла.

– Где он сейчас? – спросила я принесшего печальную весть гонца, который неловко переступал с ноги на ногу во время моего долгого молчания. – Вы привезли его домой?

– Нет, миледи. Его похоронили в Руане.

– Похоронили?

– Было решено, что так будет лучше всего, миледи.

– Но почему?

Кто взял на себя смелость отдать такое распоряжение? Теперь я никогда не увижу его лица. Я не могла смириться с тем, что он уже покоится в могиле, а я не только не присутствовала на похоронах, но даже не знала об этом.

– Я здесь ни при чем, миледи. Милорд граф был похоронен в соборе со всеми подобающими почестями. Ни о каком неуважении и речи быть не могло.

– О неуважении?!

Гонец испуганно сделал шаг назад, и я поняла, что выплеснула на него свой гнев, который уже ничего не мог поправить. А может быть, его смутил мой внешний вид. Подумав об этом, я сбросила карнавальную маску, которая до сих пор была у меня на лице, оборвав при этом ее золоченые завязки. Только сейчас я осознала, как нелепо должна была выглядеть, принимая столь ужасную весть в своей серебристой маске умиротворенного ангела. Я также не замечала, что за наигранной чопорностью в голосе моем сквозила пустота. Что мог подумать обо мне этот гонец? Впрочем, мне было все равно. Мозг мой, похоже, был занят всякими тривиальными мыслями, сквозь которые не мог пробиться ужас страшного известия. Томасу никогда не нравились эти придворные игрища. Он всегда предпочитал реальные битвы. Возможно, он смог бы больше полюбить жизнь при дворе, когда достигнул бы преклонного возраста. Но теперь уже никогда не полюбит.