Я отложила зеркало в сторону.

Все это должно было меня немало тешить, однако сквозь защитный панцирь моего ежедневного бытия уже пробивали себе дорогу ростки неопределенности нашего будущего. Мой жизненный путь сделал резкий поворот в неожиданном направлении. Я была вдовой всего-то три месяца, однако мне было известно, что есть уже целый ряд мужчин, приближенных к королю или добивающихся этого, которые, будучи вдовцами или холостяками, искали моего расположения.

Я была не настолько наивна, чтобы не предвидеть этого.

Таким образом, дальше последуют предложения руки и сердца. Еще на похоронах Томаса я заметила задумчивый взгляд Эдуарда. «К чему долго ждать?» – рассуждал он. Я догадалась, что король думал об этом, когда он сопровождал меня по дороге обратно в Вудсток. Вот идеальная во всех отношениях жена, – если, конечно, не обращать внимания на ореол ее прежних скандалов и ее своенравный характер, скрывающийся за красивым экстерьером, – которая могла бы связать какого-нибудь влиятельного человека с английским троном родственными узами. Так кто же станет этим счастливчиком?

Эдуард был очень внимателен ко мне в той поездке, крайне деликатно относясь к печали, в которой я пребывала; я была полностью прощена и снова стала для него «дорогой кузиной». Разумеется, мне был понятен ход его мыслей, и всякий раз, когда пути наши с ним пересекались, я чувствовала, что он оценивает меня в качестве потенциальной невесты. Может быть, невесты для заморского жениха. Он, наверное, видел в этом сразу несколько преимуществ: возможность избавиться от моего смущающего присутствия и одновременно заключить сильный политический союз. Моему новому мужу, кем бы он ни оказался, не придется долго ждать от короля присвоения себе моего графского титула – в этом я была совершенно уверена. Не придется выдерживать с решением этого вопроса паузу в добрых восемь лет, как это произошло с Томасом. Мой титул – наряду с моим богатством – был просто еще одной дорогой побрякушкой, которой можно было бы помахать перед носом какого-нибудь могущественного иностранного аристократа.

Не оставалось никаких сомнений насчет того, что я должна буду повторно выйти замуж.

Ах, но будет ли позволено мне самой сделать выбор или же в действительности я никак не смогу повлиять на то, какого супруга для меня выберет Эдуард?

В общем, говоря фигурально, на моей тарелке появилось еще больше пищи для размышлений.

Эдуард наверняка захочет разобраться с этим вопросом сам, но для себя я решила, что буду решительно бороться против его королевской воли, если его вариант окажется для меня неприемлемым. Кстати, я могу побороться и за то, чтобы вообще больше не выходить замуж. Разве моя мать не оставалась вдовой много лет после смерти моего отца? Хотя я не знала, добивался ли кто-то ее руки за эти годы и отказывала ли она кому-нибудь.

Но хотела ли я оставаться до конца своих дней в изоляции, одинокой незамужней женщиной, femme sole, монашкой, не видящей в жизни ничего, кроме стен своей кельи и запертых дверей? С меня было вполне достаточно такого опыта в Бишеме, пусть длилось это не так уж и долго. Наличие могущественного супруга имело целый ряд преимуществ для женщины, не потерявшей интереса к миру за пределами ее собственного дома. У меня были амбиции. Они были у меня всегда, будут и в дальнейшем. Но сейчас в своем унынии я была измучена горем, которое не могла выразить, которое составляло мою единственную компанию, не покидая меня не только с рассвета и до заката, но и в долгие ночные часы. Тем не менее, находясь при дворе, я скрывала свою печаль, ибо сделать это было легче за привычным рутинным циклом: посещение королевы, ежедневные походы к мессе, участие – с приличествующей маской на лице – в разных аудиенциях, где требовалось мое присутствие и где не удавалось под каким-нибудь поводом отвертеться. Я выполняла это с упорной решимостью, отказываясь от жалости и сочувствия и пряча свою меланхолию до тех пор, пока за мной не закрывалась дверь моей комнаты и все мои женщины не были отпущены. Но даже тогда, будучи в состоянии полного эмоционального опустошения, слезы все равно не приходили ко мне.

Поэтому я усаживалась и начинала прясть нить своей дальнейшей судьбы, словно паук, плетущий свою паутину. Однако пока не было связности, получался лишь ворох разрозненных обрывков, потому что я не видела своего будущего. Мои мечты и надежды, когда-то четко выстроенные, сейчас оставались бесформенной массой.

Придя к королеве в окружении ее придворных прислужниц после мессы, когда исполненные надежд подданные приходят к ней со своими просьбами о милости, я еще раз исподтишка изучила в зеркале свое лицо. Возможно, в этот момент уязвимости щеки мои стали более впалыми, чем обычно, глаза были не такими блестящими, губы – строго поджатыми, но отражение все равно показывало не снедавшее меня изнутри несчастье, а лишь скуку, вызванную очередной просьбой заключить выгодную сделку по покупке собольего меха из далеких восточных стран. Мне же от жизни требовалось чего-то большего.

– Скоро все пройдет, и вы снова будете выглядеть по-прежнему, мадам Джоанна.

Ко мне подошла одна из прислужниц королевы, дерзкая молодая девица; в тоне ее не было того сочувствия, которое предполагали ее сладкие слова, хотя она и оставалась неизменно учтивой. У меня не было времени на нее.

– Надеюсь, так оно и будет.

– Горе немилосердно к женщинам. Оно высасывает их красоту, миледи.

– Я тоже слышала нечто подобное. К счастью, красоты у меня хватит с запасом, чтобы противостоять такому процессу иссушения.

– А вот мне говорят, что у меня и иссушать нечего. – Это заставило меня насторожиться. Она вела себя очень уверенно, глядя своими темными глазами прямо мне в лицо с каким-то вызовом. – С годами женщине становится труднее сохранить свою внешность. И тогда ее намерения легко могут быть неправильно истолкованы и подвержены грубым нападкам. А это, думаю, тоже способно оставить глубокие следы на женской коже. Разве что женщина эта достаточно сильна, чтобы отвергать всю критику ее поведения.

Я пристально смотрела на нее. Что означают загадочные суждения этой девицы? Уж не упрекает ли она меня таким образом? Однако я была не в настроении препираться и, спрятав свое зеркальце в рукав, не ответила ей. Потому что чувствовала себя слишком уставшей.

– Я вспомню ваши слова, когда возраст коснется меня. Как любезно с вашей стороны было поделиться со мной своим опытом, мадам.

Она сделала реверанс:

– Я не хотела задеть вас, миледи, и говорила, исходя из своего знания жизни. Хотя теперь думаю, что в этом не было необходимости, поскольку в подобных вопросах вы знаете жизнь намного лучше моего.

Она удалилась, а я задумалась над ее ответом. Она была моложе меня, и да, красавицей ее не назовешь. Однако в ней присутствовало какое-то странное обаяние: темные волосы, темные глаза, самоуверенная улыбка и еще более самоуверенные советы, – если это можно считать советами. Уж не зависть ли коснулась меня своей неблагодарной рукой? Зависть к той ошеломляющей уверенности, с какой она подошла ко мне в не самой уважительной манере. Меня оставили одну – я сама того хотела. Но я понимала, что веду себя резче, чем следовало бы. У меня были друзья, пусть немного, но особа эта явно не относилась к тем, с кем бы я стала откровенничать. Потому что она могла бы не остановиться перед тем, чтобы потом использовать мои откровения в каких-то своих целях.