ведь я не изведала любви, а потому душой и сердцем непорочна, подобно ему. Мы могли бы открыть друг друга заново, прийти друг к другу чистыми, словно в первом цветении юности.

Я видела, как похожа она на себя прежнюю, как дерзко выставляет вперед все тот же упрямый подбородок, и сердце мое мучительно стучало. Однако безжалостно яркий свет солнца обнаружил и слегка обвисшую кожу, и слабые, но очевидные признаки морщин, расползавшихся от уголков глаз. Федра еще не утратила красоты, но долгие годы несчастливого брака отразились на ее лице – брака с отцом этого самого благородного юноши. Неужели она не видит, сколь многое препятствует ее любви? Как может быть так глуха к своим собственным словам?

Она засмеялась, отрывисто, визгливо, безрадостно, и качнула головой.

– Это я и пыталась ему сказать, не раз, не два и не три. Пыталась! Но слова твердели во рту, как камни, и ничего не выходило. Тогда я попросилась с ним на охоту – я, которая и копья в руках никогда не держала! Но ради Ипполита отважилась и в лес пойти, и в горы помчаться со сворой собак. Подобно вашим менадам, я, отдавшись наслаждению погоней, забыла о приличиях и достоинстве, для царицы обязательных, и никакие заботы не тяготили меня. Думала, там, на воле, мы с Ипполитом сможем удалиться от всяких любопытных глаз, и тогда я открою ему сердце. Мечтала, что мы, подобно Афродите с прекрасным Адонисом, найдем укромное местечко и вместе отдохнем от охоты. Я вспоминала рассказы об Эос, богине утренней зари, которая частенько убегала от древнего мужа в лес, на свидание с молодым красавцем Кефалом.

Я ахнула. Федра всегда была прямолинейной. Но говорить такое вслух, не таясь!

Увидев мое лицо, сестра скривила рот.

– Ты, кажется, глядишь на меня в ужасе, дорогая сестрица, но я всего лишь обращаю внимание на поступки богов. Ничего подлого, распутного и грязного у меня и в мыслях не было, хотя Тесей только этим и занимался, однако же его повсюду чествуют как героя! Ты же сама, хоть и слушаешь теперь так ошеломленно о моих любовных мечтаниях, – сама охотно легла с Тесеем в постель прямо здесь, на этом самом острове, хотя женой ему не была. И как ты только смеешь судить меня, движимую лишь глубокой и искренней привязанностью к мужчине, который гораздо благородней и чище любого, тебе знакомого, ты, вышедшая замуж за бога, известного своим развратом и пьянством, чьи последовательницы идут наперекор отцам, бросают мужей и сыновей, чтобы предаваться безумным ритуалам в честь Диониса в горах, где никто не видит их грязного разврата!

Слова ее обрушились на меня ведром ледяной воды.

– Все совсем не так! – запротестовала я. Силясь вытеснить из памяти образ менад, оттирающих кровь от одежды. Не стану об этом думать, не собираюсь верить намекам Федры. – Это священные и тайные обряды, вот правда, а не выдумки твои! Все гнусности, в которых их обвиняют, проистекают лишь из невежества обвинителей, а не… Я не… – Пытаясь защититься, я путалась в словах. – Но ты-то о чем говоришь, подумай, Федра! Мальчик совсем еще юный, обязался блюсти целомудрие, как Артемида, и предан отцу. Уж конечно, он не предаст все дорогое ему, поддавшись чарам собственной мачехи, – ты ведь понимаешь, правда, что это смешно?

Слово я подобрала неверно и сразу это поняла. Румянец вспыхнул на лице сестры, окрасил щеки багрянцем. Насмехаться над Федрой я и не думала, но тут же поняла, что она восприняла сказанное именно так.

Тряхнула головой и фыркнула:

– Смешно? Смешно, что я явилась к тебе за помощью. Уж очень беззаботно ты тут живешь, не догадываешься даже, что представляет собой твой муж. Бог! Нам ли с тобой не знать, Ариадна, каковы боги. Что нелепого в моей любви, моих надеждах? Я сохранила молодость. Талия моя тонка по-прежнему, лицо не покрылось морщинами. Маленькие выродки не пищат уже, извиваясь, у меня на груди – тут она скользнула по мне уничтожающим взглядом сверху вниз, – не занимают мой ум пустяковыми домашними хлопотами. Может, он мне и пасынок, но давай-ка посмотрим опять на наших богов, на Олимп, где восседает Зевс, женатый на Гере, собственной сестре.

Тут она умолкла, спохватившись. Мгновение между нами гудела тишина, а потом Федра продолжила, уже тише.

– Твои заботы незамысловаты, – сказала она. – Я понимаю. Ты столько лет жила здесь как простая крестьянка. Мир за пределами Наксоса не стоит на месте, тебе не понять, как он изменился. Ты забыла, что такое город. Вспомни, как на Крите наша мать соблазнила даже дикого быка. Ни один смертный мужчина не устоит передо мной, внучкой солнца!

Я возмущенно мотнула головой.

– Как раз думаю о матери, поэтому и прошу тебя оставить это! Никогда не забуду, какой поток грязных сплетен и шуточек на нас обрушился. Помню, в каком уродливом свете поступок матери представил всех нас – и эти ухмылки, и сдавленные смешки, и другое, похуже. Ты этого хочешь? Ничему не научило тебя наше детство?

Но она, судя по всему, ни слова не услышала.

– Я пришла просить защиты твоего мужа. Вряд ли он станет осуждать нас из соображений нравственности. Я слышала, какие пляски он повсюду устраивает, и поняла, что уж этого бога мое предложение не оскорбит. Надеялась найти убежище для нас с Ипполитом на Наксосе, уберечься здесь от мести Тесея. Но, вижу, тут нам не дадут передышки.

– Не делай этого, Федра, – взмолилась я. Но на этот раз не попыталась выразиться мягче, дабы пощадить ее чувства. – Он не пойдет с тобой. Да, ты красива, но ты жена его отца, и, исходя из твоего рассказа, нет ни малейшей надежды, что Ипполит свернет с пути целомудрия. Ты не нужна ему, Федра, как не нужен и позор, который может навлечь такой союз. Он обрел отца и не захочет его лишиться, да еще столь бесчестным образом. Если не думаешь о нем, о детях своих подумай! Как они вынесут срам, если ты…

Лицо Федры исказилось, но от какого чувства, я не могла понять. Слезы выступили у нее на глазах, она отвернулась рывком. Резкие слова, сказанные обеими, повисли между нами, и мне так захотелось начать этот разговор заново. Но пока я беспомощно подыскивала верные выражения, а на ум ничего не приходило, она уже опять повернулась ко мне со спокойным и безучастным лицом.

– Это дети Тесея. – Горечь ее иссякла, и теперь Федра казалась смертельно уставшей. – Я не вижу в них ничего своего…