посвятил себя Артемиде. И в честь богини-девственницы буду хранить целомудрие. А теперь, царица Федра, мне нужно выездить коня, ему уже на месте не стоится.

Я забормотала что-то, не найдясь с ответом, но он вскочил на коня, пустил его галопом и был таков, оставил меня одну – постигать столь диковинное открытие. Ипполит, сын сладострастного Тесея, поклялся хранить целомудрие? Он, конечно, не похож на отца во всех отношениях, но этого, признаюсь, я никак не ожидала. Зачем красивому и сильному юноше, если ему и богатства доступны, и привилегии, вести одинокую жизнь на склоне холма во имя холодной, бесчувственной Артемиды? Я не могла понять.

Он не хотел ни славы, ни завоеваний, это я знала. Ипполит не слушал с детства истории, необходимые, как воздух, мужчинам вроде Тесея. Мускулистый Геракл во дворце амазонок не сиживал, развалившись на ложе, не хвастал, как побеждал и убивал, оставляя неизгладимый след в истории, и некому было разжечь в юном Ипполите жадный огонь или пробудить сильнейший голод, который не насытить никогда. Ипполита воспитывали женщины – да, сильные и свирепые, но убивавшие лишь для самозащиты. Амазонки не стремились захватывать дальние земли или править заморскими царствами и не учили ребенка бесчинствовать, подобно отцу. Но я никак не думала, что из-за этого он может предпочесть одинокую жизнь. Я не понимала, зачем ему безбрачие, разве что он полюбил уже какую-то женщину, а она недоступна? Я замерла. Ведь это объясняет столь странный выбор, не правда ли? Он полюбил, но знает, что взаимности быть не может, вот и решил утопить свою страсть в ледяных водах, где плавают в одиночестве приверженцы Артемиды, остудить свое жгучее пламя.

Женщина, казавшаяся Ипполиту недоступной. А ведь это мысль! Я пошла к дверям, за которые он так внезапно вышел, ни слова больше не произнеся, желая убежать от меня поскорее. Побоялся лишнее сказать? Я размышляла об этом, обегая взглядом дали. Ипполит превратился уже в крошечную фигурку на горизонте – он скакал вниз, в долину. Я никогда не увлекалась верховой ездой, но теперь, наблюдая, как он скрывается из виду, задумалась, каково это – вырваться вот так на свободу. Где-то внутри отозвалась прежняя Федра – девчонка, полная огня и решимости, взявшая в руки Тесееву палицу той роковой ночью в Кноссе, на всей моей жизни отразившейся. Девчонка, чей воинственный дух, казалось, брак и материнство убили совсем.

Я с трудом выносила Тесея еще и до того, как познала вероломство мужа в полной мере. Ненавидела его за то, что бросил мою сестру, бросил меня, за ложь и прочее. Но теперь мне опротивело в нем все, в особенности его монотонная болтовня, бесконечная и утомительная. А ведь когда-то я ловила каждое слово Тесея, смотрела в эти зеленые глаза и считала его красивым, волнующим, благородным, подумать только! Стыдно было за собственную глупость. Я глядела на сыновей и с содроганием замечала такой же, как у Тесея, подбородок или его черты в их лицах.

Чем больше я узнавала Ипполита – а я, хоть говорили мы совсем мало, казалось, чувствую его, вижу насквозь, – тем больше понимала, каким может быть мужчина. И моя обида на Тесея, вскипая, превращалась в бушующий поток ненависти. Я не находила покоя в душе, сна в постели, утешения в детском смехе.

Исправить все зло, совершенное им за годы нашего брака и до того, я не могла, слишком его было много. Зато могла действовать исходя из известного мне уже давно, осмелиться наконец что-то предпринять. Отправиться на Наксос и увидеть сестру.

Глава 27

Ариадна

Ветер сменился, посвежел, задул теперь в сторону моря – Эол направлял воздушные потоки по собственной прихоти. Этот ветер принес с собой аромат сирени и чабреца, густой, дурманящий. Тавропол ворочался и громко плакал, толкая меня в грудь маленьким твердым лбом. Я приспустила ворот платья, чтобы покормить его, и вскоре опять наступила тишина.

Что такое звучало в голосе Федры? С нежностью произносила она имя Ипполита. Мечтательно обращала взгляд к горизонту, в сторону Афин. На щеках ее зажегся румянец, на меня Федра не смотрела, захваченная видением, которое узрела, соткав, мысленным взором. Не на горной тропинке с сестрой стояла она теперь, а безнадежно затерялась в ином каком-то месте, откуда я и не надеялась ее вернуть.

Сказанное Федрой меня встревожило, а еще больше – ее переменившийся тон. О Миносе и Тесее сестра говорила с горькой насмешкой, с острым презрением, внедрявшимся в каждое слово. А едва принялась рассказывать о прибытии пасынка в Афины, как речь ее потекла гладкой струйкой меда. Сладкие, тягучие слова полились, неотвратимые и неостановимые.

– Федра, – вмешалась я наконец, подыскивая слова. Тавропол дернул головкой, молоко закапало ему на грудь, и я неловко попыталась вытереть его краешком платка и устроить поудобнее, но непослушные пальцы отяжелели, запутались. Нужно было выложить, что думаю, как можно аккуратнее, но я медлила, колебалась – да и ребенок отвлекал – и никак не могла излить свою сестринскую мудрость. – Ты так говоришь об Ипполите, как будто не просто материнские чувства к нему питаешь…

Я осеклась, не договорила, но почувствовала, как несказанные слова отчетливо прогремели в воздухе.

– Ах, Ариадна! – Она, кажется, теряла терпение от моей глупости и медлительности. – Да что я знала о любви? Ребенком была, когда Тесей явился на Крит. Нарисовал красивую картинку и ослепил меня, но я скоро поняла, какой он на самом деле, и сердце мое осталось чистым, нетронутым. Пока не явился Ипполит, я и не знала, каким наполненным, изобильным оно может быть. Он противоположность Тесею во всем. Когда Тесей небрежен, он внимателен, и нежен, когда Тесей сух. К тому же так крепок в своей добродетели, так не похож на испорченного, подлого отца!

Страстный звон в ее голосе начисто заглушил бы любой мой ответ, а я его еще и придумать не успела. Федре казалось, что она уже совсем не та девчонка, покинутая мною тогда, но я-то видела: ее упрямая решимость никуда не делась, оставалась непреклонной по-прежнему. Она откинула волосы с лица, покрутила прядь в кулаке, будто бы засомневавшись, пусть лишь на миг, что дальше сказать. А потом продолжила:

– Он посвятил себя Артемиде. Охотится с копьем и луком, зверей убивает во славу богини. Как и она, дал обет целомудрия. И в этом мы похожи,