мы отправимся, лишь бы подальше от Афин, от Тесея и от жизни, к которой невыносимо уже возвращаться. Нельзя собрать ее по кусочкам и жить дальше, умудряясь сохранять равновесие между злостью и чувством долга.

Когда вдалеке стал вырисовываться афинский берег, на меня опять снизошло спокойствие. Не нужна мне помощь Ариадны. И никогда не нужна была. Она не только не разубедила меня, а лишь укрепила мою решимость.

Нынче вечером я приму ванну с лучшими ароматными маслами и буду наслаждаться роскошью, которую вскоре добровольно оставлю. Если Ипполит на охоте, как часто бывает, дождусь его возвращения и не позволю словам опять замереть в горле. Я вновь обрела мужество. И теперь случая не упущу.

Глава 29

Ариадна

Приезд Федры на Наксос, столь краткий и мучительный, оставил в душе накрепко засевшую занозу. Я не могла выкинуть сказанного ею из головы, как ни старалась забыть обо всем. Она явилась искать пристанища для них с Ипполитом, но о Наксосе подумала не из-за меня. По признанию Федры, она искала дом Диониса, полагая, что у нас тут всем нечестивцам найдется место и мы никогда не откажем паре грешников. Задуманное ею – союз мачехи и пасынка – ужаснуло меня, и я поверить не могла, что в других местах это станут приветствовать, как полагала Федра. Иначе зачем бы ей плыть сюда? Но почему она сказала так о моем муже? Ты даже не догадываешься, что представляет собой твой муж.

К нам и правда стекались женщины, бежавшие от оков несчастливого брака, этого я не могла отрицать. Но они не приводили с собой любовников, просто хотели жить в мире и гармонии среди других женщин, желавших свободы, которой нигде больше не было. Что Федра имела в виду, говоря об обрядах, совершавшихся в горах? Я часто наблюдала, как менады с цветами в распущенных волосах поднимаются в холмы на закате, вознося к небу кувшины с вином. И никогда не сомневалась в прелестной невинности и чистоте их ритуалов, полагала, что они просто пьют вино, открывая душу яркой, хмельной радости, упрочивая узы любви и дружбы между собой. Но Федра все испачкала оскорбительными намеками. Сказала, что Дионис повсюду устраивает пляски, будто он шествует по миру, разматывая клубок порока и разврата. Это не так, я знала. Наверняка подобные слухи распускали разгневанные, обиженные мужчины, оставленные моими менадами, и удивительно, что Федра поверила их несправедливым словам, знала ведь, какими жестокими и лживыми бывают все эти россказни. Сестра и сама очень скоро могла стать жертвой таких же непристойных сплетен, осуществи она свой замысел.

Я знала, что это неправда. Но все не могла забыть, как она описала мою жизнь на Наксосе, сказав, что мир мой сжался до пределов островка. Федра была права: я и в самом деле не ведала, насколько все могло измениться за его пределами, и действительно понятия не имела, где Дионис пропадает и почему. С тех пор как сестра явилась на Наксос, мой прекрасный мир дал трещину, она оставила после себя мелкие сомнения, которые звучали в глубине души докучливым хором, а на заднем фоне всегда возникали менады у побагровевшей воды – этого я тоже не могла забыть.

Дионис вернулся, и я заметила за собой, что присматриваюсь к нему внимательней. Озорной и проказливый бог-мальчишка, пришедший мне на помощь много лет назад, слегка изменился за это время. Боги не стареют, и его золотая красота не померкла, но изменились глаза. Уже не так искрились радостью, как когда-то. О жизни во внешнем мире мы говорили редко, если не считать забавных и занимательных историй Диониса о диковинных землях и чужестранных обычаях. Но теперь он чаще рассказывал, где бывает, и досада проскальзывала в его словах, когда речь заходила о местах, в которых не чтят его культ. Не давят виноград, не поднимают чаш, восхваляя Диониса, дарителя вина. И даже не одобряют употребление вина и с настороженностью говорят о его пьянящем действии.

Я искала в нем приметы того порывистого божества, исполнившего глупое желание Мидаса и тут же вернувшего все как было. Теперь он говорил об Олимпе, откуда только вернулся, и я уже ждала колких, остроумных описаний других богов и лукавых шуточек над их распущенностью, тупоумием и озабоченностью всякими пустяками. Дионис рассказывал о своей беседе с Зевсом, и я думала, что он начнет сейчас передразнивать своего могущественного отца, исполненного сурового достоинства, посмеиваясь над его напыщенностью.

– Я пожаловался ему, он ведь отец Персея тоже и наверняка может приструнить собственного сына.

Капризный, раздраженный тон Диониса удивил меня. Никогда еще не говорил он так.

– О чем это ты? – спросила я.

Он глянул на меня мрачно и сердито.

– Совсем меня не слушаешь. Что теперь, все сначала рассказывать? – Дионис тяжело вздохнул. – Дай-ка, – сказал он, взяв малыша Тавропола у меня из рук, где тот спал, как обычно, ведь попробуй я уложить его куда-то, поднялся бы страшный крик, а выносить его с тех пор, как нас навестила Федра, встревожив своим приездом и отъездом, не было сил.

Дионис качал сына на руках. Попробуй кто другой сдвинуть его с места во сне, ощутил бы всю силу младенческого гнева, но со своим бессмертным отцом все мои дети были кротки. Тавропол уткнулся в изгиб его локтя, вытянул пухлую ручку из пеленки и уронил Дионису на грудь. Я засмотрелась на растопыренные пальчики сына на белой отцовской тунике, но на этот раз заставила себя внимать словам мужа.

– Персей, мой единокровный смертный брат. Убийца Горгоны на крылатом коне, возомнивший себя уж слишком могучим и великим. Не позволяет строить мои святилища у себя в Аргосе. Не дает поклоняться мне в стенах города и женщинам аргосским запрещает совершать в горах обряды в мою честь. У нас с ним общий бессмертный отец, и Персей должен бы преклоняться перед старшим братом, но вместо этого пренебрегает мной, и Зевс это допускает!

Персей. Рожденный Данаей, чей отец заточил дочь в высокой башне без крыши, чтобы ни один жених до нее не добрался. Там она и сидела одна целыми днями, ничего не видя, кроме кружка голубого неба высоко над головой. Глупый отец оставил на виду у небес столь соблазнительную добычу. Соперников у Зевса не было – сотнями капель золотого дождя скатился он по округлым стенам темницы. Персей.