скачет на лучшем своем жеребце по полям. Конь был поистине огромен – шерсть белоснежная, мощные мускулы перекатываются по бокам. Однако этим могучим великаном Ипполит управлял с помощью нежнейших прикосновений – не щелкал кнутом, не орал ему в ухо, как на моих глазах часто делал Тесей со своими лошадьми, и те превращались в трепещущие тени, а изо рта у них от страха и изнеможения капала пена. Ипполит нагибался к лоснящейся шее жеребца, что-то шептал ему на ухо, и тот под опытной рукой хозяина двигался плавно, как вода. Он начинал со сдержанной рыси, постепенно ускоряя шаг, и вот конь под ним уже летел орлом, просто получая удовольствие от движения и желая доставить радость любимому хозяину.

Я могла наблюдать за Ипполитом часами, долго еще после того, как Тесею становилось скучно и он уходил выпить вина или поискать другого конюха для игры в бабки. Я оставалась у конюшен и наблюдала за Ипполитом, который, возвращаясь после выезда, наполнял кормушку водой и заботливо клал руку на спину коню, ожидая, пока тот напьется. Я видела, как лошади склоняют к нему длинные шеи, нагибают головы, чтобы он их погладил, кладут морды ему на плечо, просто наслаждаясь близостью хозяина.

Однако с Тесеем они поладили. На удивление, ведь были такими разными. Я понять не могла, о чем они могут говорить друг с другом, но часто заставала их увлеченными беседой. И досадовала, поскольку сама с Ипполитом почти не разговаривала. А мне очень хотелось больше узнать, как прошло его детство с матерью-амазонкой, чему он учился, ведь Ипполит казался зрелым не по годам. Но только я хотела вывести его из привычной застенчивости, узнать о нем больше, может, даже пробиться сквозь серьезную, а порой и печальную наружность, которую он являл миру, и найти теплоту, наверняка таившуюся где-то в глубине, как Тесей принимался болтать об очередном своем походе, считая, что Ипполиту, разумеется, хочется знать о нем во всех подробностях. Как Ипполит это терпел, я не представляла.

И вот однажды рано утром, пока Тесей не зашевелился еще, я ускользнула из дворца в конюшни. Заря только-только осветила восточные небеса, окрасила легким румянцем. Как я и ожидала, Ипполит был с лошадьми. В дремотной тиши этого раннего часа слышался лишь его тихий голос и довольное ржание в ответ.

Я постояла немного, понаблюдала. Все поверить не могла, что он и правда так ласков со своими лошадьми. Может, думала даже, что сейчас, не подозревая о свидетеле, Ипполит скажет им резкое слово или пригрозит – проявит жесткость утром, наедине, тогда и ясно станет, почему они весь день так смирны и послушны ему. Но нет. Он что-то говорил им, по большей части всякую бессмыслицу – исполнял песнь любви, а они в ответ качали большими головами, блаженно прикрывая глаза, когда он гладил им морды и за ушком их почесывал, будто безобидных жеребят.

Ипполит, похоже, и впрямь ничего не скрывал. Был именно тем, за кого выдавал себя, то есть невероятной редкостью. Как не дивиться такому чуду!

Я подкралась к нему, а значит, и испугать его должна была я, но, видно, замечталась, а очнулась, едва не подпрыгнув оттого, что Ипполит кашлянул, и встретила его пристальный взгляд.

– Моя царица, что привело тебя в конюшни так рано? – спросил он почтительно.

Застигнутая врасплох, я не знала, что ответить. Но наконец сказала:

– Не спалось.

Так и было. Несколько часов я пролежала в ожидании первых прожилок света, предвещающих зарю.

Он пожал плечами. Очевидно, мой ответ удовлетворил Ипполита, и большего он знать не хотел. Такой бесхитростный, думала я. Он не считал нужным вести праздные разговоры, заискивать, льстить, искать выгоды. Задавал вопрос, только если и правда нуждался в ответе.

– А ты? Что-то потревожило твой сон? Постель неудобна или ты еще чем недоволен? Только скажи, и я велю слугам позаботиться о твоих нуждах.

Он усмехнулся.

– Благодарю, не стоит. Мне не нужна постель.

– То есть как? Ты живешь в наших лучших покоях для гостей, а спишь, что же, на холодном мраморном полу? Или племя амазонок не спит вообще?

Он растерялся.

– Почему же не спит?

А я улыбнулась ему, очарованная столь искренним смущением.

– Я шучу, Ипполит. Хоть иногда и задаюсь вопросом, человек ли ты, подобный нам. Твои рассказы об амазонках так чудесны и волшебны. Может, вы какие-то другие существа?

– Мы смертные. – По лицу его словно облачко пробежало. – Просто я предпочитаю спать не во дворце. А быть поближе к лошадям.

Я оглядела конюшню. Лачуга – голые стены да каменный пол, совсем не то что дворец, там и мрамор разукрашенный, и росписи, и мозаика, и искусно вытканные ковры.

– Но где?.. – начала я и тут увидела кипу соломы в углу. – Неужели?

В груди моей уже распускался смех, хоть смешным мне все это и не казалось, скорее очень уж необычным – не знаешь, что и думать.

– Здесь мне удобней, чем в самой мягкой постели.

Он уже отвернулся от меня.

Устыдился, может, подумала я и поторопилась его успокоить.

– Ты, конечно, поступай как хочешь. Ты здесь дома, и я радею только о твоем удобстве. Раз тебе нравится в конюшне…

Я умолкла.

– Ни тебя, ни отца я не хотел обидеть. Просто мне нравится быть на воле.

Он стал расчесывать гриву стоявшего рядом коня, а тот тихонько фыркал, радуясь прикосновениям хозяина.

– Нет-нет, мы вовсе не в обиде. Вздумай ты хоть на крыше спать, отцу твоему дела нет. Приличия его не заботят, уверяю тебя.

– Очень хорошо. Этим-то он мне и нравится, помимо прочего.

Поколебавшись, я зашла с другой стороны. И дальше впускать Тесея в уединенную конюшню, где были только мы с Ипполитом, не хотелось.

– Но когда ты женишься, жене твоей может не понравиться, что муж предпочитает спать среди лошадей, а не с нею рядом.

Думала, может, подразню его слегка и он перестанет быть таким строгим. Со мной Ипполит вел себя сдержанно, казался скованным. А мне так хотелось смягчить этого серьезного юношу, увидеть, как улыбка озаряет его лицо, услышать его смех.

– Я никогда не женюсь, – отрезал он.

И повел большого белого жеребца к дверям. Мне пришлось поспешно уступить им дорогу.

– Рановато тебе еще говорить такое! – возразила я, не желая, чтобы беседа наша на этом и оборвалась. – Ты ведь только покинул свой остров, не видел пока, что в этом мире есть.

Он мотнул головой. И волосы его блеснули в забрезжившем свете. Такие, наверное, мягкие на ощупь.

– Я