Через полчаса, все время озираясь, Света довела меня добольшого шкафа, распахнула дверцы и велела:

– Залезай сюда и сиди тихо. Запру тебя снаружи и опечатаю!После того как охрана обойдет здание, вернусь.

– А вдруг они меня обнаружат?

– Это невозможно.

– Запросто, распахнут дверцы, а я там!

– Да никогда, – успокоила меня Света, – тут не случаетсяничего экстраординарного. Наши секьюрити просто соблюдают формальность. Им и вголову не придет лазить в опечатанный шкаф, да и права у них такого нет. Сиди тихо,не кашляй, не шевелись, не чихай, и все будет отлично.

С этими словами она впихнула меня между ведром, на которомвисела воняющая хлоркой мокрая тряпка, и шваброй. Я втиснулась в довольно узкоепространство и села на корточки. Через секунду «аромат» мешковины сталневыносимым и пришлось встать.

Где-то через час, когда я окончательно извелась от безделья,послышались тяжелые шаги и грубый бас:

– Да моя.., совсем.., орет, ровно…

– В рыло дай, – посоветовал баритон, – я своей пятак начищу,живо в себя приходит.

– Миром.., хотел, – вздохнул бас, – позавчера конфет купил,угадай, чего сказала?

– Ну.., блин?

– «Небось от бабы идешь, раз такой заботливый». Ну не.., ли?

– Все они… – разглагольствовал напарник, – пошли чаюхряпнем!

– Пивка бы сейчас.

– Да уж.., и к телику.

Шаги стали удаляться, и вскоре их звук затих. Я осторожнопошевелила затекшими ногами. Ну где же Света? Долго мне тут стоять?

Снаружи послышался легкий шорох. Дверцы приоткрылись.

– Вылезай, – прошептала Света, – и иди за мной, молча.Охранники теперь, правда, на первом этаже сидят, больше сюда не сунутся, нолучше перестраховаться.

Мы пробежались по коридорам, спустились в подвал, добралисьдо тяжелой свинцовой двери. Света с видимым усилием потянула ее на себя.

– Входи.

Я вступила внутрь и ахнула. От пола до потолка шли железныеполки, тесно заставленные папками, коробками, ящиками. Невозможно было увидетьвсе помещение целиком. Проходы между стеллажами узкие, протиснуться между нимизатруднительно даже мне. Под потолком горят тусклые лампы, и отчего-то непахнет пылью и сыростью.

Света сняла с крючка темно-синий халат.

– На, надень, а то перемажешься. Я с радостью нацепилаодеяние.

– Тут холодно!

– Специально поддерживается необходимая для лучшейсохранности документов температура, – пояснила Света, – в хранилищеконтролируются влажность и уровень шума. Иди за мной.

Вымолвив последнюю фразу, она легко заскользила междурядами. Я двинулась за ней, ощущая себя Ясоном, попавшим в лабиринт кМинотавру. Уже через пару секунд стало понятно: обратной дороги мне ни за чтоне найти. Хранилище напоминало по размеру футбольное поле, проходы изгибалисьпод немыслимыми углами, но Света великолепно ориентировалась. Она уверенноповорачивала направо, налево, пролезала между железными стояками, шагалавперед. Наконец путь завершился.

– Нам туда, – сообщила она.

– Вверх? – изумилась я. Света кивнула.

– Смотри, полка семьдесят восемь "а".

– Это где?

– Ну там, под потолком.

– Как же туда влезть?

Света потянула за торчащий сбоку небольшой рычажок, с легкимлязганьем вывалилась железная лесенка, с виду шаткая и совершенно ненадежная.Ловко перебирая руками и ногами, моя провожатая взобралась почти под потолок,вытащила довольно объемистый ящик, доставила его вниз, потом вновьвскарабкалась наверх. В результате у моих ног оказалось пять ящиков, оченьнапоминающих чемоданы из многослойного картона.

– Бери, – отдуваясь, велела Света, – и неси вон туда, видишьу стены стол?

Мы переволокли ящики, Светлана зажгла небольшую настольнуюлампу и заявила:

– Это архив Горнгольца, не весь, а только часть. Гдеостальное, не знаю, может, и не привозили вовсе, но Игорь изучал именно этиящики.

– Точно знаешь? – с сомнением спросила я, оглядываятемно-желтую, покрытую пятнами крышку одного из «кофров».

– Во всяком случае, – Света пожала плечами, – он мне, выйдяотсюда, сказал: полка семьдесят восемь "а", места хранения с восьмогопо четырнадцатое. Да открой же.

Я подняла кусок шершавого картона. Под ним оказался ящик,набитый папками. Я потащила одну за корешок. «Gorngolz. Achtung. Zimmer nummervier» <Горнгольц. Внимание. Комната номер четыре.>. Естественно, вседокументы были на немецком, но почерк у писаря оказался четким, почтикаллиграфическим. К тому же основная часть бумаг была напечатана на машинке.Моего знания немецкого языка вполне хватило на то, чтобы понять – перед глазамисписок несчастных, лежавших в четвертой палате. С немецкой педантичностью слевабыли написаны имена, фамилии, справа – день прибытия в лагерь, причина смерти ичисло, когда труп заключенного отправили в крематорий.

"1. Тадуеш Ковальский. 1920 год, Варшава – 2 сентября1941 г. – 3 ноября 1943 г. – сердечная недостаточность.

2. Иван Ребриков. 1915 год, Курск – 18 октября 1943 г. – 20октября 1943 г. – ишемический инсульт".

Внезапно мне стало страшно. Наверное, родственникиКовальского и Ребрикова получили в свое время официальные извещения с краткойинформацией «Пропал без вести».

Увидеть подобную бумажку было намного хуже, чем статьобладателем похоронки. В нашем дворе жила тихая, серая, как осенний зайчик,Анна Михайловна. Тетя Нюра, как звали ее мы, дети, даже в семидесятые годынадеялась на то, что ее муж, Тихон Степанович, жив.

– Мне же не приносили похоронку, – с обескураживающейнаивностью и робкой надеждой говорила она всем, – а «пропал без вести» – этоеще не смерть. Может, и ходит где по свету мой Тишенька.

Вполне вероятно, что родственники Тадеуша и Ивана тоже долгождали своих мужчин, надеялись, никто и не предполагал, что их замучили в лагереГорнгольц.