Но самое интересное разыгралось потом. Куприн все-такиуступил мне, и домой мы вернулись с элегантным бело-синим набором из чешскогофарфора. Когда все сели пить чай из новых чашек, Олег грустно сказал:

– Всю жизнь мечтал иметь «Мадонну». Витька Попов в Германиислужил и привез сервиз себе еще в восьмидесятых.

– Так почему ты сейчас не купил? – удивилась Томочка. – Ихже полно в магазинах, они никому теперь не нужны.

– Вилка запретила, – с самым несчастным видом ответил моймайор. – Сказала, ужасно неинтеллигентный вид!

Томочка с укоризной посмотрела на меня. Вечером у нас накухне появился еще один комплект чайной посуды: шесть переливающихсяперламутровой краской чашек с аляповатыми картинками: вельможа в камзоле держитпод руку даму, одетую в необъятный кринолин. Самое интересное, что чешскийбело-синий сервиз разбился в три месяца, а отвратительно яркие уродцы живут досих пор.

И что теперь прикажете делать? Никогда раньше Олег несердился на меня до такой степени, чтобы перестать разговаривать. Каким образомвыпросить у него прощение? Ну не могу же я рассказать мужу о расследовании!Куприн мигом запрет меня дома!

Хотя почему нет? Я вскочила с кровати и лихорадочно забегалапо спальне. Нужно быстренько докопаться до правды, а потом выложить всесупругу. И очень даже хорошо, если он затем прикрутит меня винтом к стулу. Ведьнужно будет сесть писать новую книгу! Дело за малым – найти кого-нибудь живогоиз лагеря Горнгольц. Ага, легко сказать! Окончательно рассердившись на весьсвет, я ткнула пальцем в пульт, экран телевизора замерцал голубым светом.

– И ничего особо плохого не было в пионерской организации, –понесся бодрый голос, – дети занимались делом, помогали больным, подтягивалидвоечников А после перестройки с водой выплеснули и ребенка. Вот у нас,например, при ЖЭКе существовало объединение ветеранов войны, ну кому ономешало, а? Между прочим, старики собирались вместе, складывались, покупалиторт, пили чай. Теперь же каждый в своей норе сидит, людям не хватает общения,разве может просмотр телевизора компенсировать…

Последний глагол влетел в мою голову и взорвался там, словноракета для фейерверка. Компенсировать! Немцы выплачивают теперь компенсациютем, кто во время Отечественной войны был за колючей проволокой в лагеряхсмерти. Значит, где-то есть списки тех, кто получил денежки. А в них указаны нетолько фамилии, но и адреса!

Я поцеловала пульт, выскочила в гостиную, схватила толстыйсправочник «Вся Москва», нашла там телефон немецкого посольства и схватилатрубку.

– Вы позвонили в представительство Германии, – ответилженский голос без всякого намека на акцент.

– Здравствуйте! – обрадовалась я.

– Если вам требуется получить визу и если ваш аппарат имееттональный режим, нажмите единицу, в противном случае дождитесь ответа дежурногосотрудника миссии, – продолжало вещать бесстрастное сопрано.

Надо же быть такой дурой, чтобы поздороваться с автоответчиком!В ухо полилась заунывная мелодия.

– Внимательно слушаю, – прервал адаптированного для телефонаМоцарта вежливый мужской голос, слишком четко выговаривающий окончания.

– Добрый день, меня зовут Виола Тараканова.

– Очень приятно.

– Моя бабушка была узницей концлагеря Горнгольц.

– Немецкая сторона сожалеет о темных страницах своейистории, – осторожно ответил дипломат.

– Да, конечно, но не об этом речь. Бабушке сказали, чтожертвам фашизма выплачивается денежная компенсация.

– Это так.

– Когда можно подъехать к вам, чтобы получить марки, или,наверное, теперь вы в евро платите?

– Посольство не занимается выплатой денежных сумм, –терпеливо объяснял служащий, – вам надлежит обратиться в Комитет помощи жертвамфашизма, предоставить необходимые документы, и через какое-то время энная суммапоступит на ваш счет.

– Подскажите адрес комитета, – выкрикнула я, приплясывая отнетерпения.

К старинному московскому зданию, спрятавшемуся в кривыхстоличных переулочках, я подбежала около трех часов. У входа, естественно,сидел охранник, перед ним красовался бело-желтый телефон с огромной, словновысеченной из цельного куска камня трубкой.

– Меня ждет Ираида Алексеевна из двадцать третьей комнаты,вот смотрите, я – корреспондент журнала, – затараторила я, подсовывая тучномудядечке, затянутому в черную форму, свое просроченное рабочее удостоверение.

– Проходите, – лениво ответил секьюрити, – второй этаж,направо.

При виде меня Ираида Алексеевна быстро встала из высокогоофисного кресла.

– Вы Тараканова? Журналистка?

– Да, час тому назад разговаривала с вами по телефону, вотдокумент.

Ираида Алексеевна мельком глянула на бордовую книжечку,включила электрочайник и улыбнулась.

– Вы хотите написать о нашей работе?

– Да, – с жаром воскликнула я, вытаскивая диктофон, – вас несмутит этот прибор?

– Конечно, нет, – ответила чиновница и стала рассказывать.

Из ее слов следовало, что компенсацию получит каждый, сумевшийдоказать, что он и впрямь был узником.

– А это трудно?

– Что? – осеклась Ираида Алексеевна.

– Ну, найти необходимые подтверждения. Чиновница повертела вруках шариковую ручку.

– В общем, просто, следует обратиться в архив, получитьвыписку и прийти к нам.

– Знаете, – медленно протянула я, – наш знакомый, ныне, ксожалению, покойный, известный художник Вениамин Михайлович Листов, в своевремя был заключенным в лагере Горнгольц, но компенсацию ему так и невыплатили!

– Горнгольц! – тяжело вздохнула Ираида Алексеевна. –Печально известное место, пожалуй, одно из самых страшных. Видите ли, немецкаясторона платит всем разные суммы, количество денег зависит от множестваобстоятельств, так вот те, кто остался жив, пройдя Горнгольц, могли бы получитьсамое большое денежное вспомоществование. Но, увы, бывшие узники этого лагеряне имеют ничего, потому что архива Горнгольца нет ни на территории России, нина территории Германии. Вернее, он где-то лежит, но все запрашиваемые хранилищадают стандартный ответ: «Подобным справочным материалом не располагаем».