Статус помощника санитара с него не сняли, поэтому где-тооколо пяти часов девятнадцатого апреля мальчик, постанывая от боли, направилсяна кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчикеимеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише под подоконником хранилось и масло.

Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но толькоон потянулся к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон.Мальчик замер, слушая, как дежурный коротко отвечает:

– Да, да, да, есть! Потом раздался крик:

– Всему составу срочный подъем, русские на границеГорн-гольца!

Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за мешком смукой. Немцы бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала. В воздухеносились отдаваемые приказы.

– Забирать только часть «кроликов» из барака "А",остальным немедленно сделать уколы фенола.

– Капо не сажать в машины!

– Архив! Грузите бумаги.

– Мы увезем документы, – вклинился голос полковника ФридрихаВиттенхофа, – как капитан, я покину корабль последним и прихвачу ящики.Быстрей, времени нет!

Вдруг повисла тишина. Герман, напуганный до последнейстадии, судорожно обнимал куль с мукой. Внезапно в шкафчик ворвался луч света,мальчик почувствовал запах табака и услышал грубый голос:

– О господи, малец, вылазь!

Это пришло спасение!

Вспоминая пережитое, Герман Наумович разволновался, его лобпокрылся капельками пота. Я вытащила из сумочки фотографию и положила на стол.

– Извините, я понимаю, что своими вопросами доставляю вамненужные волнения, но скажите, вы не знаете, кто запечатлен на снимке?

Герман Наумович взял карточку и резко побледнел. С его лицаисчезло приветливое выражение. Он положил карточку на стол и тихо осведомился:

– Откуда у вас это?

Я посмотрела в его взволнованное лицо и заколебалась. Все-такиГерману Наумовичу много лет, да и здоровье у него, наверное, несмотря нахороший внешний вид, не богатырское. Стоит ли пугать старика рассказом о том,что знаю?

Ладожский стукнул кулаком по столу.

– Пока не объясните, не скажу ни слова!

– Вы знаете, кто на фото?

– Да, – кивнул Герман Наумович, – но пока не услышу от васхоть каких-нибудь разъяснений, не открою рта. Вам придется ответить на моивопросы! Кто вы?

– Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочееудостоверение.

– Паспорт с собой?

– Конечно.

– Покажите.

Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку иподала старику. Тот внимательно изучил его и протянул:

– Прописка московская, штамп стоит.

– Вы посчитали меня иногородней?

– Откуда у вас это фото?

– Нашла в архиве лагеря Горнгольц.

Герман Наумович вскочил, подбежал к плите, схватил спички ипопытался закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалосьзакурить.

– Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я нескольколет искал его, хотел получить компенсацию, но везде натыкался на фразу:документы отсутствуют.

– Да, действительно, – я принялась терпеливо объяснять сутьдела, – но я ведь уже говорила, что он содержится в «Подлинных документах», вкаталоге карточек нет, я случайно наткнулась на ящики. Документы сохранились неполностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но естькниги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако можнопопытаться поискать там сведения о вас. Прямо завтра давайте поедем вхранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько я поняла, сначаласледует описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил…

– Откуда у вас фото? – повторил Герман Наумович.

– Говорю же, из архива!

– Там что, остались личные вещи офицеров-медиков? – изумилсястарик.

– Нет, – покачала я головой, – ни одежды, ни обуви, ни книгя не видела, хотя, может, и лежат где-нибудь. Знаете, сколько в этом архивеполок! С ума сойти! Все никогда не изучить, пяти жизней не хватит! Я добраласьтолько до нескольких ящиков с надписью «Горнгольц», и в одном нашлись бумагиполковника Фридриха Виттенхофа.

– Кого? – подскочил Герман Наумович, снова резко краснея.

– Фридриха Виттенхофа, – терпеливо растолковывала я, –полковника, начальника лагеря Горнгольц, главного мучителя людей, вы же о немупоминали. У него еще имелась дочь Бригитта, любящая издеваться наднесчастными.

Герман Наумович кивнул.

– Такое забыть невозможно.

– Скажите, это они?

– Кто?

– Бригитта и Фридрих Виттенхоф? Сделав маленькую паузу,старик ответил:

– Да!

Я вскочила на ноги.

– Вот! Теперь все сложилось в целую картину! Очень боялась,что вы их не узнаете! И еще сомневалась: полковник ли с дочерью на снимке?

– В архиве не нашлось другого фото Виттенхофов? –полюбопытствовал старик.

– Нет, там лишь бумаги, снимок один, и, честно говоря,мужчина не слишком похож на фашистского офицера. Неожиданно Герман Наумовичулыбнулся:

– Почему?

– Ну, в моем понимании гитлеровцы должны выглядеть иначе:белокурые, голубоглазые… Ладожский пожал плечами.

– А евреи все с черными вьющимися волосами. Нет, этоВиттенхоф и Бригитта. Девушка тут совсем юная, просто ребенок, я ее такой незастал, но узнать негодяйку вполне возможно. Правда, в мое время она носилакосы. Впрочем, сейчас это уже безразлично! И полковник, и его дочь давномертвы! Насколько я знаю, его убили на окраине Горнгольца, и Бригитту тоже. Мнеих совершенно не жаль! Собакам – собачья смерть!

– А вот тут вы ошибаетесь! – помимо своей воли выпалила я.

Герман Наумович опять сравнялся по цвету с белой кафельнойплиткой, покрывавшей стены в кухне.

– Что имеете в виду?

– Бригитта осталась жива!