Подобного рода потерь почти не понесла наша родина. Белые, красные и зеленые при всех различиях между ними имели общее свойство: они обычно принуждали пленных к военной службе, а не к концлагерному заключению или строительным работам. К концу российской Гражданской войны на ее фронтах насчитывалось немало лиц, успевших побывать бойцами у всех трех воевавших сторон. Среди них был подмосковный крестьянин Николай Васильевич Насокин – дед автора настоящей книги по материнской линии.

Наконец, к потерям следует отнести категорию лиц, пропавших без вести во время военных действий. Данная категория хуже всех других поддается точному измерению, так как тела многих погибших не были ни опознаны, ни даже должным образом подсчитаны.

В общей сложности Соединенные Штаты лишились во время Гражданской войны несколько более 2 % довоенного демографического потенциала, тогда как Испания – 5 %. Наша страна утратила не менее 11 % человеческого капитала, имевшегося у нее к концу 1917 года.

Самая компактная территориально из трех государств и умеренно населенная Испания, Гражданская война в которой была самой короткой из трех рассматриваемых в книге, утратила на душу населения гораздо больше человеческих жизней, чем воевавшие четыре полных года Штаты. Таковы плоды применения военных средств XX века (пулеметов, скорострельной артиллерии, бомбардировочной авиации, бронетехники), а также возрастания политической нетерпимости с обеих сторон.

В Испании и в России к концу военных действий осталось не так уж много семей, не понесших потерь в ходе «крестового похода» с российской или испанской спецификой. Семьи лишались сыновей (русский монархист Брусилов, испанский социалист Ларго Кабальеро и националист генерал Хосе Москардо), дочерей (испанский коммунист Хосе Диас). Националист Эмилио Мола лишился родного брата, Франсиско Франко – родного и двоюродного братьев (санкцию на расстрел последнего дал сам каудильо[321]). У анархиста Нестора Махно погибли три брата, а у «красного графа» писателя Алексея Толстого – почти вся его многочисленная родня. Племянница Франко отбыла два года в тюрьме у республиканцев, а сын республиканского генерала Хосе Миахи и сестра Хосе Диаса Франциска – у националистов. Сын социалиста Хуана Негрина Ромуло, ставший летчиком-истребителем республиканской авиации, был тяжело ранен в воздушном бою.

В России еще одной гранью общенациональной трагедии стал колоссальный «исход» – массовое бегство из страны, в ходе которого Россия потеряла по различным подсчетам в 4 —12 раз больше граждан, чем Испания. Таких эмиграционных потерь за сравнимый промежуток времени Россия не знала никогда ранее. И если ранее империю покидали преимущественно этнические и религиозные меньшинства, то теперь ее жители уезжали независимо от этноса и отношения к религии. Русские составили абсолютное большинство «исхода». Наши предки выезжали через черноморские порты, через Архангельск и Владивосток, уходили через границы Финляндии и Норвегии, через страны Балтии, Польшу, Румынию, Персию (Иран), Китай… Поставленный тогда зловещий «рекорд» эмиграционных утрат страны не был превзойден вплоть до не сопровождавшихся массовым кровопролитием, но не менее драматических событий 1990–2000‑х годов, связанных с крушением Советского Союза.

Российский «исход» 1917–1922 годов имел три основных измерения социального состава – дворянско-помещичий, служилый и интеллектуальный. Доля других социальных слоев в тогдашней волне российской эмиграции была заметно меньше, за исключением разве что казачества. Всего за пределами отечества к 1923 году оказалось по различным подсчетам от 2 000 000 до 10 000 000 человек, рассеявшихся по многим странам Восточного и Западного полушария. Эти потери нашего общества, также болезненные, необходимо считать одновременно материально-физическими и духовными.

Со временем большинство эмигрантов, сменив несколько стран пребывания, обосновалось во Франции, в Балканских государствах, в Китае и отдельных латиноамериканских странах вроде Аргентины и Парагвая. За пределами исторической родины, принявшей название СССР, образовалась «другая Россия» с важнейшими неофициальными центрами в Париже, Белграде, Праге, Софии и Харбине. Благосклоннее всего к изгнанникам из России относились власти Чехословакии и Югославии, не ставившие административно-бюрократических преград их расселению и иногда выплачивавших им пособия на устройство. Прага, в которой осело много эмигрантских преподавательских кадров, приобрела репутацию «русского Оксфорда». Малые и большие города Балканских стран в 1920–1930‑х годах часто называли «городами русской армии» – в них расселилась большая часть нашей военной эмиграции. Авторитет русской армии там остался незыблемым. Его не поколебали ни неудачная Японская война, ни «великое отступление» 1915 года, ни распад наших вооруженных сил в 1917–1918 годах. Многих наших офицеров с почтением приняли на службу в местные армии – без понижения в звании и без экзаменов.

В Копенгагене, Мюнхене и Лондоне осели многие аристократические семейства. Находящийся в Маньчжурии Харбин составом населения и архитектурой стал напоминать города Сибири. В Париже, в котором в 1920‑х годах осело свыше четверти миллиона послереволюционных русских эмигрантов, все потоки эмиграции смешивались.

«Другой России» никогда не было на картах и на глобусе, у нее не было также государственных и административных границ, гражданства, законодательства, официальной столицы, герба, гимна, вооруженных сил – но было несколько миллионов народонаселения, общественные объединения, газеты, журналы, издательства, театральные труппы, учебные центры, спортивные состязания. И еще была тоска об утраченной родной стране, жестким ограничителем которой был страх перед репрессиями на родине, которые не переставала смаковать эмигрантская и иноязычная печать.

До 1990‑х годов из «другой России» на историческую родину вернулось в общей сложности никак не более 10–15 % общего количества изгнанников и их потомства (то есть порядка 200 000 человек; в эту цифру входят и возвращенные насильственно после победы Советского Союза над Германией). Реэмиграция 1990‑х и 2000‑х годов несколько изменила картину, однако не настолько, чтобы эти цифры потребовали заметной корректировки.

Испанская эмиграция тоже была значительной – страна потеряла до 600 000 интеллектуалов, ремесленников и квалифицированных рабочих. В отличие от российской эмиграции, среди испанцев-изгнанников фактически не было дворян, крестьян и духовенства.

«Другая Испания» образовалась главным образом на территории Франции и двух латиноамериканских стран – Мексики и Аргентины. Ее неофициальными столицами стали Тулуза, Мехико и Буэнос-Айрес. К изгнанникам из Испанской Республики лучше всех государств отнеслась Мексиканская Республика. Власти небогатой тогда (и сейчас) Мексики не ограничивали количество эмигрантов, выплачивали им подъемные, признавали испанские дипломы об образовании и сертификаты о квалификации. Мексика приняла больше всего испанских эмигрантов – около 150 000 человек. Гораздо более зажиточная Франция приютила до 140 000 человек, Аргентина – 60 000, Бразилия – около 30 000, США и Канада вместе взятые – менее 10 000, Британия – всего 200 человек.

Среди эмигрантов из России и Испании мы видим политиков, военнослужащих, ученых-гуманитариев, изобретателей, инженеров, литераторов, артистов, режиссеров, художников… Часть из них погибла на чужбине в первые месяцы и годы изгнания. Умственный и физический потенциал остальных был