двух лет вели через журналистов-международников, аккредитованных в Нью-Йорке и Вашингтоне, закулисные переговоры с патриархом эмиграции – Александром Керенским о его визите в страну и даже о его репатриации. Успех переговоров означал бы дополнительный политико-психологический выигрыш коммунистов. Из Кремля бывшему премьер-министру ставили условия: публично признать историческую закономерность большевистского переворота и дать положительную оценку «достижениям советского народа» и политике единственной легальной партии. Престарелый республиканец Керенский не отвергал идеи визита/возвращения, но возражал в деталях. В событиях 1917–1918 годов он усматривал только редчайшее сцепление обстоятельств. В итоге тщательно засекреченные переговоры зашли в тупик и были прерваны советской стороной. Очередной шанс открыто порвать с наследием былого конфликта и встать над борьбой белых и красных был упущен.

В отличие от Испании в Советском Союзе такие публичные институты, как церковь и армия, не могли дать – и не дали импульсов к общенациональному примирению. С полной силой сказывалось истребление свободы мнений в вооруженных силах, политическое бессилие «огосударствленного» духовенства всех конфессий, болезненно придирчивая цензура на всех уровнях. Тем более не могли породить подобных импульсов казенные профессиональные объединения, пронизанные подкупом, слежкой и доносительством – союзы писателей и художников, композиторов и журналистов.

Во всех этих явлениях преломлялось роковое явление отечественной истории XX века – сильнейшее разрушение ткани гражданского общества, которым сопровождалась наша Гражданская война, неразрывно связанная с революцией.

Новая, третья по счету волна тенденций к примирению стала поэтому плодом не целенаправленной государственной политики, а стихийных импульсов, которые стали исходить непосредственно из гражданского общества. «Третья волна» проистекала из менталитета городской интеллигенции – умственного авангарда общества, более всего пострадавшего от Гражданской войны – и более всего осмысливавшего ее.

Интеллигенция не в силу врожденных добродетелей, которых у нее нет, а в силу особенностей социально-профессионального положения (свобода от физического труда, привычка к чтению) имела наиболее благоприятные возможности осмысления творчества писателей и мемуаристов, которые побывали в годы войны и на белой и на красной территории и потому служили своеобразными соединительными звеньями между побежденными и победителями – Булгакова, Вертинского, Игнатьева («красного графа»), Катаева, Куприна, Паустовского, Толстого (еще одного «красного графа»), Цветаевой, Шульгина.

Третья волна примирения стала заметным явлением с 1950‑х годов. Со временем она нарастала.

Ранней ласточкой «третьей волны» может считаться повесть П.Ф. Нилина «Жестокость», вскоре (1954 год) экранизированная. Она довольно откровенно обвиняла в бесчеловечности и вероломстве не проигравших белых и зеленых, а победивших в войне красных.

Некоторые пассажи повести Константина Симонова «Товарищи по оружию» (1954 год) свидетельствовали, что их автор – член правления Союза советских писателей и одно время фаворит Сталина – стал пересматривать прежние экстремистские позиции. Центральный персонаж повести – честный советский службист майор Артемьев, сражающийся с японцами на Халхин-Голе. При опознании среди убитых противников русского офицера вместо шаблонных классовых проклятий в адрес «белых гадов» майор испытывает неоднозначные чувства. Волею автора правоверный наследник победоносных красных проявляет к судьбе погибшего противника-соотечественника чисто человеческий интерес: «Из каких мест России он происходил? Уходил ли он с Унгерном на Ургу или с Анненковым на Харбин? Что заставило его служить заклятым врагам Родины?» Но, сформулировав более чем уместные вопросы, лауреат премий и орденоносец Симонов навсегда поставил точку.

Один из младших современников Симонова – Ю.С. Семенов пошел гораздо дальше. Его увидевшая свет десятью годами позже повесть «Пароль не нужен» (1965 год) довольно подробно рассказывала о развитой политической демократии в занятом белыми и японцами Приморском крае и о сильных разногласиях среди антибольшевистских сил, умело разжигавшихся агентурой красных. (В экранизации повести эти моменты искусственно затушеваны, а многозначительные слова, произнесенные одним из персонажей, большевиком Павлом Постышевым о мертвых красных и белых: «Все они – русские», изъяты.) Знамением времени стала публикация вольнодумной повести органом ЦК комсомола – журналом «Молодая гвардия»[309].

Необходимо отметить также пьесу «Однажды в двадцатом» (1967), кинофильмы «Служили два товарища» (1968) и «Бег» (1970) и телесериалы «Адъютант его превосходительства» (1970) и «Дни Турбиных» (1976). Каждое из данных произведений становилось событием.

«Однажды в двадцатом» фактически ставит на одну доску политработника-большевика и белого офицера, высвечивая их общую принадлежность к не способной на изуверство интеллигенции, и сосредотачивает критику на зеленых. Выведенная под псевдонимом Казачки палачески настроенная Землячка и красный командир-кавалерист «чапаевского» типа не вызывают у автора симпатии. Пьеса имела зрительский успех (зал был переполнен)[310], но немедленно вызвала протесты ветеранов Гражданской войны в комиссарском ранге и была снята театром после двадцатого спектакля.

Сценарий «Двух товарищей» подвергся сильной переработке – художественный совет киностудии (внутриведомственный цензурный орган) был против подробного рассмотрения биографии одного из персонажей ленты лишь потому, что он был участником Белого движения и сражался в войсках Врангеля. По настоянию цензоров главным действующим лицом был сделан благородный красный боец. Но и в изуродованном варианте фильм пронизан протестом против близорукости и непримиримости обеих сторон. В частности, впервые на советском киноэкране были показаны, хотя только мимоходом, расправы латышских стрелков с безоружными «сомнительными элементами».

В «Адъютанте его превосходительства» главное – уже не хроникальное изображение военных действий. Первенствующей темой тепло встреченного зрителями телесериала стало единение красных и белых против откровенных бандитов – зеленых. Почти в одинаково критическом свете показаны карательные органы обеих сторон – киевское отделение ВЧК во главе с «пламенным революционером» Лацисом и контрразведка Вооруженных сил Юга России.

В киноленте «Достояние республики», вышедшей на суд публики в 1970 году, побеждающие красные изображены так, что их почти не в чем упрекнуть. Но в центре внимания сценаристов и особенно зрителей оказываются не они, а колеблющийся благородный персонаж по прозвищу Маркиз и не запачканный ничьей кровью малолетний беспризорник. Главный удар создателей картины снова направлен не против белой гвардии, а против зеленого движения. То же мы прослеживаем и в созданном тогда же советском вестерне «Белое солнце пустыни». Зрителям больше всего запоминался «обломок царской России» – величественный и бескорыстный таможенник Верещагин.

Валентин Пикуль в историческом романе «Моонзунд»[311] с откровенной симпатией раскрыл перед читателями внутренний мир офицера-патриота – непримиримого противника всех левых экстремистов. Впервые в советской легальной литературе в «Моонзунде» было непредубежденно рассказано о личности адмирала Колчака[312]. Такой подход казался тем более неожиданным, что Валентин Саввич Пикуль происходил из политически сверхблагонадежной семьи советского комиссара-коммуниста, сложившего голову под Сталинградом. Пикуль-младший подростком служил в советском военном флоте, защищая таким образом наряду с отцом власть красных. Однако их апологетом он не стал.

Огромным успехом у публики пользовался «Бег», проницательно названный большевистским функционером Платоном Керженцевым в 1930 году «апологией (оправданием) белогвардейщины» и потому пробывший