поток зрителей особенно слаб. Еще через несколько недель фильм вовсе изъяли из проката. Затем картина пролежала в запасниках добрых тридцать лет. Продолжения экранного диалога не последовало до 1990‑х годов. Причины были ясны: с экрана впервые в Советском Союзе прозвучали непривычные, резавшие ухо суждения о равной ответственности белых и красных за казни и расправы. К тому же дипломированный советский историк с учеными степенями и званиями заметно проигрывал в полемике престарелому монархисту, который был выпускником юридического, а не исторического факультета и ученых званий не имел.

Начавшие выходить в свет с конца 1970‑х годов малочисленные сводные публикации о жизни наших изгнанников за рубежом («Полынь в чужих полях» А. Афанасьева, «Агония белой эмиграции» Л. Шкаренкова) по-прежнему в одностороннем порядке возлагали вину за Гражданскую войну на Белое движение и стоявшие за его спиной «эксплуататорские классы» России.

Выходившая тогда массовым тиражом либеральная «Неделя» – воскресное приложение к «Известиям»[304], давая понять, что участь большинства покинувших Россию была горькой, тем не менее даже в конце 1970‑х годов устами обозревателей В. Кассиса и Л. Колосова иезуитски спрашивала у престарелых белоэмигрантов: «А кто вам велел уезжать?» Собственно, Гражданская война и белая эмиграция не были главной темой статьи. Но в ней хватило места насмешкам над надгробным памятником ветеранам Дроздовской дивизии на парижском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Два обозревателя, которым в Париже была доступна богатейшая эмигрантская литература о братоубийственном конфликте, кокетничали собственным неведением («Мы не знаем, когда и за что Дроздовский получил генерала»). Через 60 лет после Гражданской войны близкие к спецслужбам авторы корреспонденции (и редакция газеты) не упустили возможности мстительно напомнить читателям, что участники Белого движения «жгли, угоняли скот, бесчинствовали», обходя молчанием похожие действияя зеленых и красных.

Биографии и портреты министров Временного правительства, участников антибольшевистского движения отсутствовали в советских учебниках, монографиях, энциклопедиях. О памятниках или мемориальных досках в их честь не могло быть и речи. В массовой литературе, в том числе школьной, им посвящались репродукции советских карикатур и плакатов, одобренных политотделами 1919–1920 годов. О том, что они делали ранее участия в Белом движении и после его поражения, публике знать не полагалось. Их умерщвляли молчанием. (Автор этих строк впервые обнаружил документальные фотографии Колчака и Деникина в 1970 году в иллюстрированном издании, выпушенном в Будапеште и, разумеется, на венгерском языке[305]). Оригинальные личности генералов Болдырева или Слащова-Крымского, примирившихся с красными, почти нигде не упоминались. Из десятилетия в десятилетие упорно не печатали замечательного примирителя Максимилиана Волошина, не покидавшего страны во время российской катастрофы, лояльного к большевистской власти и оказывавшего помощь ее должностным лицам, искавшим спасения от вражеской расправы. Некоторые произведения Владимира Короленко исправно переиздавали и даже включали в школьные хрестоматии, но к его протестным письмам о примирении и о необходимости либерализации однопартийного режима это не относилось. Под запретом оставался весь «белый цикл» Марины Цветаевой – реквием побежденным.

Марину Цветаеву, когда-то легально выехавшую из Советской России и затем добровольно и легально вернувшуюся на родину, от игнорирования при жизни и от длительного посмертного забвения в родной стране не спасла даже ее репатриация. Не были востребованы в 1941 году и ее антигерманские настроения. И дело было не только в «трудном характере» поэтессы. Скорее всего, ей так и не забыли стихотворений, воздававших должное участникам Белого движения, как не простили и того, что ее муж (к тому времени арестованный и казненный) двадцатью годами раньше сражался в белой армии.

Массовые библиотеки, киноэкран и эфирное время заполнялись в послевоенном Советском Союзе приглаженно-умиленными жизнеописаниями Блюхера, Дзержинского, Дундича, Железнякова, Кирова, Лациса, Петерса, Щорса, бакинских комиссаров, «красных дьяволят», «героев Первой Конной», «великих голодранцев», «орлят Чапая», «неуловимых мстителей»[306] и др.

И без того, как правило, очерненные писателями и цензорами-редакторами образы белых зачастую еще более и сознательно окарикатуривались при экранизации книг (кинофильмы «Огненные версты», «Школа мужества», «Сердце России», телеэпопеи «Вечный зов», «Как закалялась сталь» (две экранизации), «Кортик» (две экранизации), «Сердце Бонивура», «Старая крепость», «Тени исчезают в полдень» и др.).

Если, например, в романе Д. Нагишкина «Сердце Бонивура» казачий ротмистр Караев был показан закоренелым врагом красных, но все же многое понимающей личностью и толковым полевым командиром, то в одноименном телесериале сценаристы и постановщики превратили его в тупого служаку-палача.

Даже в литературных произведениях, в сущности, посвященных примирению потомков бывших противников[307] (роман В. Каверина «Два капитана», главный герой которого – из лагеря победителей, а героиня – из стана побежденных), образ единственного участника Белого движения был сугубо отрицательным.

Вопрос о цене победы, одержанной красными, даже не ставился. Отваживавшиеся поднимать данный вопрос исследователи быстро лишались работы. В этих отношениях наше отечество все более отставало от Испании (см. выше).

С 1940‑х до 1980‑х годов советские СМИ никак не рекламировали фактов возвращения на родину отдельных деятелей послереволюционной эмиграции – Вертинского, Ильиной, Коненкова, Цветаевой, Прокофьева, Яхонтова. Скупые упоминания об этом были несекретными, но намеренно рассеянными властью по малотиражным публикациям или по изданиям «специального хранения»/«служебного пользования». Последним реэмигрантом, о прибытии которого на родину оперативно поведали советская печать и кинохроника, был А.И. Куприн (1937 год). О возвращении генерала В.А. Яхонтова, «классово чуждого», но никогда не боровшегося против большевиков и оказывавшего услуги советским властям, советской публике было позволено узнать только после его смерти.

В 1960–1970‑х годах советским издателям дали «сигнал» – им разрешили печатать воспоминания некоторых реэмигрантов: Александровского, Ильиной, Любимова и Мейснера. Но их книги, как и биография последнего российского императора «Двадцать три ступени вниз», выходили в свет ничтожно малыми в сравнении со спросом на них тиражами. Добраться до них удавалось разве что в больших или внутриведомственных библиотеках[308]. Вполне верноподданнические, прошедшие внутреннюю и прочую цензуру воспоминания Вертинского увидели свет только после смерти автора, и то лишь в малодоступном массовому читателю журнальном варианте. На его издание книгой вдова и дочери артиста были вынуждены потратить еще четверть века.

О героической деятельности и гибели русских эмигрантов-подпольщиков и партизан от рук нацистов в оккупированной Франции советскому общественному мнению было разрешено узнать с 20‑летним опозданием – в 1965 году, когда наши сограждане не без изумления были информированы, что некоторые борцы европейского Сопротивления русского происхождения посмертно награждены советскими орденами. Акт награждения, сам по себе глубоко положительный, был однако в большей степени продиктован не целенаправленной линией правителей СССР на прощение эмигрантов, а внешнеполитической заинтересованностью Кремля в развитии отношений с Францией, руководимой не страдавшим русофобией Шарлем де Голлем.

В настоящее время установлено, что в середине 1960‑х годов правящие круги СССР в течение