под запретом до 1958 года. Впервые его разрешили к постановке вдали от столиц – в Сталинграде/Волгограде. Фильм же вышел на экраны еще 13 годами позже – режиссеры В. Алов и В. Наумов далеко не сразу добились разрешения на постановку. Жгучий интерес и сострадание публики вызвали сразу два деятеля Белого движения – великодушный и порывистый полевой командир Чарнота (прототип – генерал Барбович) и расчетливый безжалостный командующий фронтом Хлудов. Его прототипами послужили три белых генерала – Слащов-Крымский, Кутепов и Витковский. Актеры Вацлав Дворжецкий и Михаил Ульянов сыграли порученные им роли виртуозно и с наслаждением. Запечатленное Булгаковым отвращение кадрового белого офицерства к частному предпринимательству тоже нашло у советских зрителей полное понимание и симпатию. На редкость положительный образ красного командира, доблестно погибающего при штурме Крыма, остался не замеченным публикой и критикой!

Парадоксом было, что подобные книги, пьесы и сценарии писали (а спектакли и кинокартины ставили) члены тех же самых казенных творческих союзов, уставы которых предписывали «показывать действительность в ее революционном развитии», то есть восторгаться победителями и установленными ими порядками или по крайней мере оправдывать их. Нилина, Коржавина, Пикуля и немногих других подвергали въедливым идеологическим проработкам, их часто вычеркивали из планов книгоиздательств, оттирали от доступа к бытовым привилегиям (улучшение жилищных условий и т. д.), не выпускали в заграничные поездки, но не предавали суду и не исключали из союзов и единственной легальной партии. С другой стороны, ни один из названных личностей, кроме Симонова и (впоследствии) Семенова, не вошел в круг любимцев власти, не получал постов в руководящих органах союзов, не выдвигался в кандидаты на советских безальтернативных выборах.

Руководство созданных при Сталине творческих союзов по-прежнему оставалось всецело преданным коммунистической власти. Но часть рядовых членов союзов уже стала мыслить самостоятельно и имела возможность влиять на читателей и зрителей в духе мало желательном правящим кругам СССР.

Шаг за шагом в Советском Союзе происходило то, чему бывшие красные, переименовавшиеся в коммунистов и «бойцов идеологического фронта», на разных уровнях противились. Гражданское общество (особенно городское) все более интересовалось не победителями, а побежденными и мало-помалу стало симпатизировать им. На советской сцене, в беллетристике на киноэкране и в телевизионных сериалах революционные пролетарии, красногвардейцы, матросы Балтийского и Черноморского флота, бойцы и комиссары РККА, деятели большевистского Центрального комитета становились все более одномерными, безнадежно резонерскими фигурами, в то время как образы белых обретали живые и привлекательные черты.

Из песен в кинокартинах и телесериалах будто сами собой ушли социально-классовые мотивы. Остались погони, перестрелки, рубка шашками.

Есть пули в нагане и надо успеть

Сразиться с врагами и песню допеть.

И нет нам покоя – гори, но живи,

Погоня, погоня, погоня, погоня

В горячей крови!

Подобные куплеты с одинаковым успехом могли исполнять белые и зеленые. В таких песнях уже не находилось места трудящимся, светлому будущему и даже красным знаменам.

Общественное мнение и его создатели стали даже кое в чем приукрашивать побежденных. Стало принято называть сражавшихся в рядах Белого движения юнкеров (слушателей военных училищ и кандидатов в офицеры) 15–16‑летними «мальчишками», тогда как в действительности их средний возраст составлял порядка 25 лет. В сериале «Адъютант его превосходительства» постановщики, оформители и актер Владислав Стржельчик наделили белого командующего куда более выигрышными внешними данными (моложавостью, бодростью, трезвостью) в сравнении с его историческим прототипом – генералом Май-Маевским.

Характерно, что в анекдотах о Гражданской войне, которые распространялись в стране с 1960‑х годов, высмеивались красные командиры, персонифицированные в образе Чапаева (зачастую незаслуженно), но белые офицеры – никогда.

«Объевшимся» номенклатурными привилегиями, отяжелевшим во всех отношениях носителям власти в 1970–1980‑х годах не хватало неумолимой решительности и бесчеловечности, приносивших ранее победы их более молодым и менее церемонным предшественникам. Но сопротивление властных институтов, разумеется, затянуло весь процесс. Общенациональное примирение могло в таких условиях вызревать только подспудно, окольными путями, благодаря инициативам отдельно взятых личностей, не имевших доступа к рычагам административной власти. Встречая множество препон, общество действенно выполняло работу, которую государство было в состоянии выполнить намного быстрее. Значительный пласт времени был нашей страной безвозвратно утрачен.

Но ход событий уже стал необратимым.

В 1970‑х – начале 1980‑х годов знамением времени стало увлечение советской городской молодежи анонимными тогда песнями и романсами, рекламировавшими неравную борьбу Белого движения и его страдания за рубежом. Исполнявшийся в неформальной обстановке в нескольких вариантах «Поручик Голицын» был обречен на успех[313]. Восхищение же красными вышло из моды. Откровенно упивавшиеся победой и любовавшиеся победителями произведения Вишневского и Светлова, Сейфуллиной и Тренева и сделанные по их мотивам спектакли и фильмы перестали находить спрос и стали вызывать что-то похожее на вежливое равнодушие.

Любопытным феноменом стало отмежевание от лагеря победителей преуспевающего литератора-коммуниста Владимира Солоухина, который получил возможность общаться на официальных приемах с потомками белоэмигрантов[314]. В прошлом комсомольский активист и кремлевский курсант, уверенно делавший после войны карьеру прозаика и поэта в Союзе советских писателей, Солоухин в 1960‑х годах перешел на монархические позиции, демонстративно носил перстень с изображением Николая II и даже опубликовал за рубежом разоблачительную брошюру «Читая Ленина», основанную на легальных источниках – главным образом на ленинских работах. Он стал зачинателем дискуссии о замене устаревшего обращения «товарищ». С 1976 года он тайно распространял среди знакомых антикоммунистическую публицистику, защищавшую доброе имя Белого движения. Владимира Солоухина постигла судьба, кое в чем схожая с судьбой испанского примирителя Дионисио Ридруэхо – он не был исключен из партии, арестован и продолжал печататься. Правда, лауреатом общегосударственных премий и депутатом его не сделали.

Не менее показательно, что в поисках выхода из положения уроженец Владимирского края Владимир Солоухин обратился к действиям уроженца далекой Галисии Франсиско Франко. Мечтая с горстью единомышленников об антибольшевистском перевороте, Солоухин назвал в качестве даты его начала 18 июля – день восстания испанских военных против «хаоса Народного фронта».

К середине 1980‑х годов плоды стихийной тяги снизу к общенациональному примирению стали ощутимыми. Большинство советской молодежи отвернулось от ортодоксальной советской версии Гражданской войны. Красные (подобно испанским националистам) штыками и пулеметами выиграли борьбу на полях Гражданской войны, но затем проиграли борьбу за собственных внуков. Это образовало внешне малозаметный, но серьезный глубинный фактор крушения советской власти в 1985–1991 годах. Как и в Испании (и не как в США), одержанная некогда военная победа не спасла в дальнейшем победителей в Гражданской войне от унизительного политического поражения. В полную силу подтвердилась старая истина, которую многие тщетно пытаются забыть: «С идеями не воюют пушками».

Две волны общенационального примирения