Про сон теперь и думать не хотелось. Евгенияпослонялась по квартире, размышляя, не позвонить ли маме (та ухаживала в Москвеза больной сестрой). Нет, они обе уже спят. Ужасно хочется с кем-нибудьпообщаться! А подруг, считай, нет, все они куда-то улетучились за последниегоды. Хотя это она сама «улетучилась», предавшись своим воздушным приключениям.А девчонки жили реальной земной жизнью: повыходили замуж, понарожали деток. Ими дела нет до одинокой Евгении, у которой только и осталось что работа давоспоминания, словно ей не двадцать шесть, а шестьдесят шесть. Впрочем, у неееще жива надежда, что когда-нибудь удастся сказку сделать былью. Вот именно так– преодолев пространство и простор.

Нет, надо отвлечься чем-то радикальным! Женяоткрыла книжный шкаф, достала ту кассету (если правда, что у каждого в шкафусвой скелет, то вот он, ее «скелет» в ее шкафу!), включила видеомагнитофон изабилась в уголок дивана, с ногами укутавшись в халат.

И сразу полыхнуло в глаза пламенем! Слишкомжаркое солнце в Багдаде.

Вот на траве – пока еще зеленой, потому чтоапрель, а через месяц-другой здесь будет только желтая, выжженная глина, –лежит какая-то длинная-предлинная разноцветная тряпка. Стоит хорошенькая желтаякорзина, над ней – железный каркас, причем сверху торчит что-то похожее на шлемрыцарей Тевтонского ордена. Это газовая горелка.

А вот и он! В красной каскетке и чернойжилетке с надписью на карманчике: пилот. Светлые глаза невидяще, сосредоточенносмотрят в камеру, рот сурово сжат.

Огромная разноцветная палатка стоит на земле.Лев ходит по ней, трогает бока, оглядывает. Но это не палатка, это оживающийшар! Лев садится в корзину и, сжимая горелку, будто ручной пулемет, начинаетстрелять в колышущуюся, бесформенную массу короткими залпами ревущего пламени.Так надувают шар.

В камеру заглянул, перекрывая Льва, командиротряда парашютистов Марк с его суровым профилем римского легионера и детскимвзглядом. Помахал рукой, улыбнулся:

– Женечка, привет. Возвращайся к нам! Эх,прокачу…

А Лев и бровью не повел, только губы сжалпокрепче. Ему, конечно, не до приветов: шар начинает вздыматься. Но ведь таквсегда…

А шар уже рвется в небо, да с такой силой, чторажих помощников, вцепившихся в веревки, запросто мотает по полю. Еще с десятокздоровенных парашютистов облепили корзину, стараясь при этом не мешать Льву,который уже не сидит, а стоит, напряженно выпрямившись, и все бьет, бьеткороткими очередями в просторную полость огромного воздушного существа.

Небо такое ослепительно голубое, что фигурыкажутся черными, и только шар, пронизанный солнцем, радужно сияет ипереливается. И вдруг – раз! – веревки отпущены, помощники посыпались натраву, машут прощально, а шар, сделав восторженный, ошалелый прыжок, взмыл ввоздух и пошел, пошел все выше и выше, подталкиваемый короткими струями огня…

На его выпуклых боках был нарисован восточныйгород, и чудилось, будто все эти минареты, и купола, и кудрявые пальмы самисобой вознеслись в небеса, отправились в воздушное путешествие, захватив ссобой единственного человека на Земле.

Женя не стала ждать последних кадров, накоторых самосветные пузырьки несутся один за другим в вовсе непредставимойвысоте. От этого зрелища всегда щемило сердце. Тот, кто снимал эту пленку, недогадался сделать самого главного кадра: возвращения Льва. Он опять улетел, а Женяопять осталась. Как всегда.

Она выключила телевизор и побрела в постель.Холодную и исключительно одинокую. С тех самых пор, как Евгения наконец-топоняла, что жизнь подруги воздухоплавателя столь же эффектна, скольопустошительна. Дитя в корзине шара не родишь. И даже не зачнешь, хотя, былодело, пытались они с Левушкой.

От воспоминаний пробрала дрожь. А может быть,простыни настыли. Вот странно: кругом жара, а постель как лед.

Сон улетучился напрочь. Когда хочется плакать,какой тут сон? Хотя плакать вроде бы особенно не с чего. Они ведь не ссорилисьсо Львом, не прощались навеки. И он сегодня звонил. И обещал, что опятьпозвонит скоро-скоро. Почему же ее повергла в такую тоску эта запись? Не надобыло смотреть. «Старым снам затерян сонник, все равно, сбылись иль нет!» И этоправильно, правильно. Но так вдруг захотелось его увидеть.

День тяжелый выдался, вот в чем дело. Вернеесказать, дни тяжелые. А с трудностями бороться Евгения, как показывает жизнь,совершенно не умеет. Стискивать душу, когда в порядке все прочее, еще как-тополучается, ну а если нарушается и гармония внешнего мира, тогда внутреннийпросто-таки идет вразнос. Нет, женщине прямо-таки необходимо иногда поплакать.Быть сильной все время – невыносимо. Нужно хоть изредка свернуться клубочком ик кому-то прижаться. И чтобы тебя обнимали при этом и легонько целовали ввисок. Но не мама должна это делать, не дочка, потому что ты знаешь, что даже вслезах, ослабевшая, ты сильнее их всех, вместе взятых, тем паче что дочки уЕвгении отродясь не было, а мама живет в другом городе. Нет. Это должен бытьмужчина, и не какой-нибудь Грушин, хотя он – ого, только мигни! Нет, толькотот, другой… летун, от которого сама же и сбежала.

И все вернулось к исходной точке: бесполезноспорить с унынием, Женя и пытаться не стала. Уткнулась в подушку, горькозаплакала и постепенно забылась тяжелым сном.

* * *

На другой день Евгения пришла в манежпораньше. Хотела повнимательнее присмотреться к девушкам, пока нет Климова,проследить за их реакцией на его появление. Но не выплакала вчера, видать, Женяни самомалейшей поддержки от судьбы! Даже в такой малости, как служебныеуспехи, ей было отказано. Алиса, чуть завидев, налетела, как хищная птица, и,не сказав ни одного доброго слова по поводу черных леггинсов, сменившихзлополучные шорты, уволокла ее чистить коня: «А вы как думали? Толькоразвлекаться, что ли?»

Женя, собственно, ничего не имела против.Неоседланный серый Лоток показался ей куда симпатичнее, чем вчера. Грива егооказалась заплетена в косички.

– Домовушка старается или самибалуетесь? – пошутила Женя и удивилась тревожному выражению,промелькнувшему в Алисиных глазах.

– Нет, не мы. Никак не можем разобраться, кторазвлекается. Может быть, подметальщики: они у нас меняются каждые две недели,а то и чаще.

– Почему?

– А, зарплата никакая, вот и нанимаются всякиебомжеватые – лишь бы перебиться. Но и они быстро уходят: у нас в конюшнях неразрешают курить, они не выдерживают. Да, собственно, от них большенеприятностей, чем толку. То инвентарь сопрут. То напьются в конюшне. Дядя Васяи Ваныч еще туда-сюда, аккуратные. Денники моют как полагается. А лошадейчистим мы сами, ну и клиенты. Ничего, это даже приятно. Вам понравится.