– Ничего, но почему?

– Уйдем, хорошо?

Они пошли назад, между деревьями, без дороги – сюда еще непротоптали тропинку, и это хорошо – поменьше бы таких тропинок. Песня затихлаза их спинами:

– Царской волею гоним,

и гоним судьбой,

отправлялся на войну

прапрапрадед мой.

В счет, не в счет,

чет-нечет,

Ментик – не броня.

Деда меч стережет,

Знать бы, что – меня?

– Что это вы выбрали такую песню? – спросилПанарин.

– А что?

– Трудно представить, как ты идешь за кем-то на эшафот,зная, что у тебя вечно кто-то не последний…

– Дурак…

Панарин не успел придумать ответ – Марина прижалась к нему,стиснула плечи до боли. Она не плакала, просто застыла, вцепившись в него так,словно через минуту должен был грянуть конец света, и Панарин боялсяшевельнуться. Еще ни одну женщину ему так не хотелось понять и защитить отчего-то неясного ему самому – то ли от нее самой, то ли от глупых масокнеизвестного театра, – но как это сделать, он не знал.

– Так никогда еще не было, – сказала она, неподнимая головы. – Я привыкла, что с людьми, которых я знаю, ничегоплохого случиться не может…

«Поздравляю, – сказал Панарин, – ты становишьсявзрослой». Разумеется, сказал он про себя. Она ни от чего не отрекалась, ни очем не жалела, никаких идеалов не пересматривала – всего-навсего смутнаятревога, как крик далекой птицы в ночи, задела душу.

– Ошибаются все, – сказала Марина. – Ошибаюсьи я. И боюсь когда-нибудь ошибиться так, что это будет – конец…

– Не надо, – сказал Панарин. – У тебя многоевпереди. А вот себя ты боишься…

– Не старайся, я своей слабости ни за что не признаю.Да и не слабость это. Считай, что на меня так подействовал этот день – я ведьтанцевала с Печниковым, я с ним летала, и вдруг его нет. Ты тоже можешь…

– Могу, – сказал Панарин просто. – Работатакая.

«Если я когда-нибудь встречу Барабаша, я не подам емуруки, – думал Панарин. – Когда улетели те трое, график пришлосьменять – а по старому расписанию именно Барабаш должен был сидеть сегодня наместе Вити Печникова в кресле ко-пилота „Марианны“. Нелепо, конечно, в чем-тоего обвинять, и я не собираюсь обвинять, но руки я ему не подам никогда. Бываюттакие ситуации…»

– Лучше бы тебя не было, – сказала Марина.

– Знаешь, мне иногда хочется то же самое сказать отебе. Только зачем? Сила наша, по-моему, в том и состоит, чтобы принимать иосмысливать то, что нам досталось, а не сетовать, что нельзя зачеркнуть те илииные события.

– Ты не только романтик и поэт, но и философ? –она, как обычно, быстро стала прежней.

– Какое там, – сказал Панарин. – Открываюизбитые истины, но сам и для себя, исходя из своего опыта. С философией это,по-моему, имеет мало общего. – Он распахнул дверцу элкара. – И бог сним, с приоритетом на афоризмы – он уже давно перестал кого-либо волновать…Можешь ты мне ответить на один вопрос?

– Смотря на какой.

– Почему ты не любишь ребят из ИНП?

К его удивлению, Марина ответила сразу и охотно:

– Потому что с год назад один из них пыталсяпредсказать мне будущее. А за такое нужно убивать, тебе не кажется?

– Вряд ли, – сказал Панарин. – Когда знаешьбудущее, всегда можно его изменить – я не верю в детерминизм. Так дажеинтереснее, чем ничего не знать.

– Какой смелый… Назло тебе хочется предсказатьчто-нибудь относительно твоей персоны.

– Попробуй.

– Если бы я умела…

– Ты же ведьма, вот и действуй согласно «Макбету».

– Не все ведьмы это умеют. Я, кстати, уверена, что итот тип из «адской кухни» ничего подобного не умел. А это еще хуже –астрологи, создающие видимость обладания тайным знанием… Да, я только сейчасвспомнила: что тебе сказал врач?

– Что я просто-напросто заработался.

– Он хороший врач?

– В космосе плохих не держат.

– Нужно бы мне с ним поговорить, – задумчивосказала Марина.

– О чем?

– О снах. Ты никогда не задумывался, как отличить сныот чего-нибудь другого?

– От чего?

– Не знаю, как объяснить. Я думала, что знаю о своихснах все, но впечатление такое, словно они стали другие, не мои…

– Интересно… – сказал Панарин, что-то вспомнив.

Снерг вышел из прозрачной кабины и постоял внерешительности, поглаживая пальцами подбородок. Не было никакой нужды звонитьПанарину, а коли уж позвонил, не стоило выдавать того, что происходило на душе.Убогий получился разговор – то ли просьба о помощи, то ли острое желаниевыговориться. Тим наверняка ничего не понял – да и что можно понять? – навернякавстревожен, но что делать, если ты сам ни черта не понимаешь… То ли этослучилось утром, то ли в четверг, то ли дождь лил, то ли горчил чай – этапобасенка из старой сказочки как нельзя лучше отражает аргументы, привлекаемыедля защиты гипотезы…

Он подошел к голубому барьеру, улыбнулся дежурной насколькомог беззаботнее:

– Можно срочный с Эльдорадо?

Девушка улыбнулась еще беззаботнее:

– Канал временно не работает. Магнитная буря в секторе.Когда восстановится связь, неизвестно.

Она выпалила это, как заученное – ничуть не задумываясь и неусмотрев в этом ничего необычного. Что ж, случались временами и магнитные бури,гиперсвязь, как радиосвязь, не гарантирована от влияния природных факторов, носейчас каждая невинная мелочь оборачивается тревожным гудом колокола…

Он замялся, склонив голову, сказал наконец:

– Я не знаю номеров… Можно представительство Эльдорадо?

Кроме него, в зале не усматривалось ни одного клиента,девушка тихо скучала и оттого согласилась, хотя могла бы и посоветоватьобратиться в Глобинф. Она подала Снергу подключенный к своему пульту экран,опустила глаза к клавишам, привычно набрала трехзначный номер справочной, потомтот, что зажегся перед ней на табло. После каждого сигнала вызова экран в рукахСнерга оставался слепым. Девушка, нахмурив бровки, снова вызвала справочную,набрала другой номер, и повторилось то же самое, и еще раз. Она растерянновскинула на Снерга глаза, ничего почему-то не сказала, и Снерг так же молчамедленно кивнул, поощряя ее продолжать. Представительство молчало – солидноездание, ведавшее связями Ойкумены с самой большой колонией Земли, не менеесотни видеофонов…