– Возможно.

– Вот, – сказал Панарин. – Для тебя это лишь«возможно». А я уже списан. Самое страшное – что я все понимаю. Объективныезаконы, высшие галактические критерии… Против законов природы не попрешь. Нодинозавр, который сознает, что должен вымереть согласно объективным законам,мучается неизмеримо сильнее динозавра, не понимающего, откуда свалиласьнапасть… Скажешь, нет?

– Я с тобой согласен, – сказал Снерг. – И этоеще одно «самое страшное»…

– Господи, ты же даешь Каратыгину такой козырь… Он жене преминет облобызать тебя с головы до пят. И у тебя появится влиятельныйсоюзник. Примешь его в союзники?

– Да, – дернул губами, не разжимая зубов, Снерг.

– Платон мне друг. Но истина дороже?

– Да, – сказал Снерг. – Значит, ты противменя?

– Я – за звездолеты.

– А если… Помнишь – «ты убит!»?

Это было в детстве – старинные дворы, овраги, тополеваяроща. Ватаги пацанов со шпагами, мушкетеры короля и гвардейцы кардинала, и еслитебе задевали правую руку, изволь переложить шпагу в левую, а уж коли остриевражеской шпаги коснулось груди – ты убит, и точка, и изволь оставаться убитымдо конца баталии, и не поможет наливший лицо жаром бойцовский азарт. Ты убит. Ине сослаться на то, что д’Артаньяна убить нельзя – во-первых, что зад’Артаньян, коли позволил шпаге коснуться своей груди, а во-вторых, теберезонно возразят, что и храбрый гасконец смертен…

– Да нет, – сказал Снерг. – Тимка, тыуспокоишься, все обдумаешь и все поймешь. Черт, что тебе в конце концов важнее– Вселенная или звездолеты?

– Я не знаю, – глухо сказал Панарин. –Кажется, ты прав – «я убит»…

Он вышел. Снерг смотрел ему вслед. Что же, получается, так ивыглядит пресловутый психологический шок? Может быть, Тимка все поймет. Можетбыть, нет.

Ты делаешь открытие, которым вправе гордиться, но оноударяет по твоему другу, по его мечте и его жизни, по тысячам таких, какон, – им предстоит расстаться с делом своей жизни, но удастся ли им найтисебя в другом деле, смогут ли они преодолеть шок? Новые свершения – грандиозны,но вы не к ним стремились, не их ждали. Колумб в рубке трансокеанского лайнера,Фархад, вдруг получивший шахский дворец и благословение на брак – желаниявроде бы исполнены так, что и не снилось, но что-то покалывает занозой… А ктоследующий, кто на очереди? Что принесет оборотная сторона медали?

Но об одном не имеешь права забыть – те, кто будут жить столет спустя, будут в непредставимом тебе мире как нельзя более счастливы – этобудет их мир, их свершения, о которых ты понятия не имеешь. Большое ли имеютзначение в этих условиях горькие мысли людей переходного периода?

Снерг представил звезду на своей ладони, невесомый апельсин,бархатистый и зыбкий, отчего-то ничуть не обжигающий. Теплой была звезда.

* * *

Панарин шел по улице, пока она не кончилась, и дальше былобескрайнее дикое поле, кончавшееся вдали синими зубцами гор. Здесь начиналосьнебо – не то, обкромсанное до жалости высотными домами, а настоящее,бескрайнее, где только и оцениваешь громаду облаков. Горы подавляют порой. Нонебо за городом – никогда. Может быть, потому, что человек стремился к небувсегда, а горы ему порой лишь мешали.

Над травой бугрился валун, забытый проползшим и сгинувшим внезапамятное время ледником. Какой-то астроархеолог трудолюбиво выжег на немлучевым резаком Великого Бога Марсиан. Марина сидела рядом с валуном, подтянувколени к подбородку, смотрела в сторону гор. Панарин опустился рядом. Ее взглядколыхнулся, как цветок на волне, вновь отчужденно ушел в сторону. На щеке неуспела просохнуть влажная полоска.

– Вот и все, – в ее голосе не осталось ничегопрежнего, дерзко-иронического, но и нового не прибавилось. – И я –запоздавший капитан. Как хотелось опередить, но как теперь выглядят мои кадры озамке и «Кентавре» по сравнению с тем, что открыл Снерг?

– Ты ему веришь?

– А иначе нельзя, – сказала Марина. – Этослишком неправдоподобно. Чтобы быть вымыслом, и слишком похоже на сказку, чтобыбыть фантастикой… Он прав, я уверена. Что ж, он жил в царстве прозы по законампоэзии и добился, чего хотел. Вернее, того, что хотели… они. – Онапоказала куда-то в небо. – Но это одно и то же. А я… Я ударилась в стену.(Панарин вздрогнул.) И сама эту стену построила, вот что обидно.

Панарин молчал – можно ли защитить человека от него самого?

Марина тускло улыбнулась:

– Вот, можешь позлорадствовать, если хочется. Хочется?Идеальный способ отплатить мне за все настоящие и придуманные обиды. Защищатьсяу меня сейчас не хватит сил.

– От чего защищаться? – спросил Панарин. –Великий Космос, от чего? И что я, по-твоему, должен делать – отодрать тебя зауши? Словесно позлорадствовать, хохотать сатанински? Не стоит того твоя дурь,что сейчас рассыпается…

– Продолжай, – вяло отозвалась Марина. –Начало интересное.

Панарин обнял ее так, словно их через несколько секунддолжны были разлучить навсегда. В это было вложено все – и горечь неудачПроекта последних лет, опалившая судьбы многих людей, и безжалостная логикаоткрытий Снерга, собственные нелады, жалость к человеку, которому сейчас так жетрудно, как и ему.

– Я никогда бы не показал слабости перед женщиной, –сказал Панарин. – Но мы до того друг на друга похожи, что страшно поройстановится. Ведь это меня нужно жалеть. У тебя всего лишь разбилось вдребезгичто-то наносное в характере. А я оказался ненужным. Конечно, не все так черно,не все так однозначно, но если все подтвердится, может оказаться и так, чтозвездолеты станут никому не нужны. Цель человечества остается прежней, асредства, то есть мы, оказались неудачными. И то ли нам, капитанам парусников,придется переучиваться на судовых кочегаров, то ли вообще оставить корабли.

– Можно нескромный вопрос? Может быть, тебе в какой-томере жаль славы первопроходца?

– Нет, не все ты поняла, – сказал Панарин. –Знаю я цену славе – была, не всегда над нами иронизировали… Ты ведь тоже неради славы работаешь. Видимо, вся сложность в том, что до сих пор при всехнаших свершениях у нас не было открытия, которое в таком масштабе взвихрило быжизнь человечества и смогло проникнуть во все уголки нашего дома. И нам ещедолго мучиться шоком, стрессом, пока не найдем свое место в новой жизни…

Марина приподнялась на локте и слушала внимательно, а онговорил и говорил, растворяя в серьезных раздумьях о будущем тяжелую тоску –потому что не должно было быть тоски, изменившуюся жизнь следовало понять иотыскать в ней свое место…

– Великолепно, – сказала Марина. – А я-то,глядя на тебя во время разговора со Снергом, решила, что ты совсем пал духом.

– Может быть, я и о тебе то же думаю?

Она опустила ресницы, и Панарин понял, что все тревожащее иболезненное лишь загнано вглубь, что не исчезла еще прозрачная стена…