– Вы же, кажется, сказали, что знаете?

– Знаю, – солгал Страффорд, – но я хотел бы услышать вашу версию.

Из зарослей ежевики на обочине тропы выскочил кролик, увидел приближающуюся троицу грозных чудовищ, развернулся и юркнул обратно в кусты, сверкнув белым пятном на хвосте. Собака бросилась в погоню.

Пройдя несколько шагов, Доминик резко остановился и обернулся к детективу.

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил он.

– Кто-то написал мне записку, – сказал Страффорд, тоже остановившись и обернувшись к молодому человеку.

– Что за записка?

– Так, просто почеркушка. Никакой подписи. В подробности не вдавались.

– Лэтти, – процедил Доминик, с гневной силой вонзая пастушеский посох в землю.

– Почему вы думаете, что это была Лэтти?

– Потому что я рассказывал ей о встрече с ним в отеле. – Он горько рассмеялся. – Вот и доверяйся ей после такого, сучке.

Пёс вернулся после бесплодной погони. Встал между двумя людьми, снова переводя с одного на другого озадаченный и встревоженный взгляд.

– Расскажите мне, что произошло, – сказал Страффорд.

Они пошли дальше; собака трусила впереди. Отсюда был уже виден дом. Солнечный свет отражался на радиоантенне, торчащей возле одного из дымоходов.

– Мы ездили в Дублин, потому что Лэтти начинала обучение в «Алексе», – начал Доминик. – В колледже Александры, ну, вы знаете, в школе-интернате. Папа, конечно, не мог не навести суеты, чтобы отметить, – он изобразил голос отца, – столь значительное событие в жизни его юной дочери, понимаете ли. – Он горько рассмеялся. – Поэтому он поселил нас, всех четверых, включая маму, в «Шелбурн». Это было ужасно. Все внимание доставалось Лэтти, и я ревновал.

– Сколько вам было лет? – спросил Страффорд.

– О, десять, полагаю. Десять или одиннадцать. Лэтти зачислили в колледж, и в тот вечер родители пошли ужинать в «Жаммэ», а меня оставили в отеле. Мне не спалось, и я спустился на первый этаж. Здесь было людно – что-то происходило, какая-то выставка лошадей или что-то в этом роде – и никто не обращал на меня никакого внимания, несмотря на поздний час. – Доминик смолк и довольно громко сглотнул. На каждом шагу он вонзал пастушеский посох в снег и упорно избегал взгляда Страффорда. – Сначала я его не заметил. Он сидел один в вестибюле, за одним из угловых столиков, вдали от света ламп. В те дни он часто бывал у нас дома по случаю Килморской охоты. Но даже заметив, я его не узнал, наверно, потому, что раньше не видел его в повседневном костюме и без воротничка. Он поймал мой взгляд, улыбнулся и приложил палец к губам, как будто мы уже о чём-то сговорились. Затем поманил меня к себе. Помню, он сказал мне: «Никому не говори, – сказал он, – но я здесь инкогнито». В том смысле, что был в мирском. Он остановился в отеле, уж не знаю почему. Думаю, он часто там останавливался. Пригласил меня подсесть и спросил, не хочу ли я чем-нибудь угоститься. Я, конечно, не смог и двух слов связать от смущения, но он подозвал официанта и заказал мне пломбира с шоколадным топпингом. Забавно, какие детали порой запечатлеваются в памяти. Я оробел, но в то же время мне было приятно. Находясь там, я почувствовал… не знаю – полагаю, я почувствовал себя взрослым. Взрослым и… утончённым: не всякому выпадет честь сидеть поздно ночью в оживлённом отеле.

Они подошли к склону ниже калитки. Остановились: Доминик взглянул на дом, нахмурился и закусил губу, а Страффорд посмотрел на него.

– И что же случилось? – спросил инспектор.

– Ну что ж, мы сидели там, он пил виски, а я ел мороженое. У меня сложилось впечатление, что он выжидал там чего-то уже долгое время. Возможно, знал, что мы остановимся там же, но не предполагал, что я спущусь. Спросил меня, где мои родители, и когда я рассказал ему, кажется, удивился – то есть удивился тому, что меня оставили одного. Я и не думал, что это было чем-то странным с их стороны, но внезапно вся эта ситуация показалась мне очень-очень романтичной, понимаете? Ну, в смысле, это же как в романе или каком-нибудь фильме. Я почувствовал себя Дэвидом Копперфильдом или Пипом из «Больших надежд». У меня закружилась голова. Я был всего лишь ребёнком. Я ничего не понимал.

Они подошли к калитке. Доминик уже был готов её открыть, но Страффорд положил ему руку на плечо и сказал:

– Давайте пройдёмся немного назад той же дорогой. Солнце пригревает, так что мы не замёрзнем.

Юноша был бледен как полотно, выглядел одновременно и несчастным, и взволнованным, беспрестанно помахивал пастушеским посохом и закусывал губу. Казалось, он почти забыл о присутствии Страффорда. В своём воображении он снова был там, в вестибюле отеля «Шелбурн», в компании отца Тома в элегантном костюме и при галстуке, как настоящий светский джентльмен.

– Затем он пригласил меня к себе в номер. Сказал, что хочет мне кое-что показать, какую-то книгу или что-то в этом роде, сейчас и не вспомню.

– И вы пошли.

– Да. Я пошёл.

Страффорд наконец всё понял. Это и была та единственная деталь, которая до сих пор не приходила ему в голову, единственная часть головоломки, которую он упустил, и всё же насколько это было очевидно! Он видел это воочию, мог проиграть это в голове, будто фильм, как и сказал молодой человек. Даже слышал разговор: Ну давай, доешь мороженое. Умница! Сюда – вот лестница. Я живу на втором этаже. Вот мы и на месте – заходи, не стесняйся. А вот и книжка! Садись рядом со мной на кровать, полистаем её вместе. Ты не устал – такой поздний вечер, а ты ещё на ногах? Во сколько обещали вернуться твои родители? У вас общий номер? Нет? У тебя отдельная комната, а? Может быть, как-нибудь потом загляну к тебе в гости. Кажется, никому из нас ещё не хочется спать, нет? Только чур, родителям ни слова – это будет наш секрет. В твоём возрасте я любил подолгу не ложиться и поболтать на ночь с друзьями о том о сём. Какой номер у твоей комнаты? Понятно… Почему бы тебе не взять сейчас книжку и не уйти к себе, а я приду позже? Постучусь три раза – тук-тук-тук! – и ты поймёшь, что это я.

Они медленно шли обратно по покато ныряющей вниз тропе. Пёс не отставал, всё так же вопросительно глядел на людей и хмурился, недоумевая, почему они так странно себя ведут, почему между ними повисло такое напряжение.

И снова промелькнула эта малиновка, сверкнув яркой бусинкой глаза.

– А