слишком сильно открывало её слегка изогнутые ноги. Она выпрямила волосы. Они свисали от центральной линии пробора, бросающейся в глаза своей белизной, по обе стороны лица и завивались на кончиках – кажется, такой вид причёски назывался «боб-каре»; но Стаффорд не был в этом уверен. Обута она была в сандалии блестящего оттенка электрик, зашнурованные до середины икр. Древняя Греция находилась в то время на самом пике моды. Через плечо у неё висела большая холщовая сумка, а в волосы были воткнуты огромные солнцезащитные очки в чёрной оправе, как у какой-нибудь кинозвезды.

Он узнал её по походке – по-военному тяжеловатой, переваливающейся поступи, как у отца, только более грациозной.

Первым его порывом было спрятаться за пальмой в горшке, которая стояла сбоку от центральной вращающейся двери. Что ей сказать? Что им обоим сказать друг другу? Впрочем, как было бы нелепо, заметь она, как он, ссутулившись, притаился за растением! Он заколебался, а потом стало слишком поздно. Она увидела его и остановилась.

Вот уже добрых полчаса он бесцельно слонялся по отелю, не находя себе места. В баре «Подкова» было шумно от крикливой перепалки политиков, а атмосфера светской меланхолии, царящая в холле, совершенно не располагала к уюту. Он заказал столик для ужина в одиночестве. Однако было ещё рано, ресторан пустовал, и не хотелось думать о том, что он сидит там один среди всего этого стекла, серебра и накрахмаленных скатертей.

Ранний летний вечер за окном сиял дымчато-золотым солнечным светом, а от деревьев через дорогу, из-за чугунной ограды сквера Сент-Стивенс-Грин, доносился свист чёрных дроздов. Мягкая прелесть света, страстное щебетание птиц, суетливое снование гостей, запах сигарного дыма и женских духов – всё это только вгоняло его в тоску. Он подумывал отменить столик и пойти домой, но не смог смириться с ожидающим дома чувством запустения и перспективой отужинать тостами с сардинами. И вот, засунув руки в карманы брюк, он вяло бродил туда-сюда, из холла в бар, из бара в ресторан, где по-прежнему не было занято ни одного столика, пока не увидел её – и тогда прошлое стремительно бросилось вперёд и встало у него на пути.

– Ой, бо-о-ожечки, – воскликнула она, по обыкновению подражая говору кокни, – да никак это вы!

Почему они оба так удивились этой встрече? Ещё более удивительным было то, что их пути не пересеклись ранее. Дублин – маленький город.

– Как дела? – спросил он. Рук они пожимать друг другу не стали. – Вы выглядите…

– Старше?

– Я собирался сказать не это. Когда я видел вас в последний раз, вы были ещё девочкой.

– Да, полагаю, так оно и было, хотя я не чувствовала себя как-то особенно по-девчоночьи. Сколько лет-то прошло?

– Десять. И даже больше.

– Так много? Боже, как же летит время!

Пока они говорили, её взгляд скользил по нему, а в уголках её рта играла лёгкая улыбка. Было видно, что она по-прежнему находит его немного смешным. Он не возражал.

– Вы ничуть не изменились, – сказала она. – Сколько вам сейчас лет?

– О, я безмерно стар. Сорок с чем-то. Точно даже и не вспомню.

– А мне двадцать восемь – знаю, вы слишком учтивы, чтобы спросить об этом прямо. Завтра я выхожу замуж.

– Неужели? Поздравляю.

– Хм-м-м… Купите мне выпить – у вас же есть время? – и мы поднимем тост за меня и моего счастливого жениха.

В баре «Подкова» по-прежнему было многолюдно, а в холле – по-прежнему мрачно, несмотря на вечерний свет, льющийся через три высоких окна. Они прошли в длинный узкий буфет со стороны отеля, выходящей на Килдэр-стрит. Здесь были заняты лишь несколько столиков. Они сели на табуретки у стойки. Она закурила сигарету («Черчманс», как подметил он) и попросила джина с тоником. Он заказал томатный сок со льдом и немного вустерского соуса.

– А вы всё так же не пьёте?

– Да, – сказал он. – Всё так же практически девственник.

– Вы же пили папин виски.

– Из вежливости.

– Да, вы всегда были вежливы. Это доводило до бешенства. – Он вспомнил, как видел её отражение в стекле балконной двери на втором этаже Баллигласс-хауса, её мерцающую, бледную наготу. Сейчас ему пришло в голову, что тогда он был немного в неё влюблён, хотя и воображал, что жаждет её мачехи. В те дни он почти совсем не знал самого себя. Впрочем, разве теперь что-то изменилось?

– Знаете, как называют эту штуку в Нью-Йорке? – сказала молодая женщина, указывая сигаретой на его стакан. – «Девственная Мэри». Остроумно, а? «Девственная Мэри» для почти что девственника.

Она лениво принялась изучать себя в зеркале за стойкой.

– А вы хорошо знаете Нью-Йорк? – спросил он.

– Нет. Даже не бывала ни разу. – Она подняла подбородок и выпустила струю дыма в воздух у него над головой. – Кстати, я сменила имя.

– Ого! На какое же?

– Теперь я Лора. Всегда хотелось, чтобы меня звали Лорой.

– Значит, Лэтти больше нет.

– Совершенно верно. Лэтти не существует.

Она переменила ноги и постучала сигаретой по краю тяжёлой стеклянной пепельницы, которую поставил перед ней бармен. Страффорд никак не мог привыкнуть к её новой, броской причёске.

– За кого же вы выходите замуж? – спросил он, отпивая из бокала. На вкус – ничего особенного. Ему вспомнился стилизованный портрет Иисуса Христа и его Святейшего Сердца, висевший на стене в гостиной у архиепископа Мак-Куэйда. Сухой воздух святости. Серебристо-серый свет за окном…

– Я выхожу замуж за мужчину по фамилии Уолдрон, – сказала Лэтти-Лора. – Джимми Уолдрон. Мы знаем друг друга много лет. Однажды он заперся вдвоём со мной в туалете и запустил руку мне в трусики. Мне было не больше десяти или одиннадцати лет. Потом, много лет спустя, однажды вечером на какой-то тусовке я пнула его коленом по яйцам – он тогда весь пол заблевал. Вполне прочное основание для брака, не хуже любого другого, как думаете? Заметьте, он утверждает, что не помнит ни одного из этих случаев, говорит, что я, должно быть, всё это выдумала. У мужчин вообще удивительно дырявая память, не замечали? – Она снова метнула сигарету в пепельницу. Ярко-алая помада на её губах слегка размазалась в уголке рта. – А что насчёт вас? До сих пор одиноки?

– Нет, я женат. Её зовут Маргарита. Мы тоже давно знаем друг друга, как и вы с вашим парнем. На самом-то деле мы встречались много лет, потом расстались, а теперь вот снова сошлись. Предупреждая дальнейший вопрос – нет, детей нет.

– Да я и не собиралась спрашивать о детях. Дети – это такая нервотрёпка! Надеюсь, Джимми не будет строить иллюзий