— Да, там работают отличные ребята, — сказалаПакстон, думая о Ральфе.

Эд Вильсон гордо улыбнулся.

— Ты была одной из них, Пакстон, — сказалон. — Ты приятно удивила меня. Я и не предполагал, что из тебя может выйтитакой репортер. Я-то думал, ты через месяц сбежишь, перепугавшись до смерти.

— Сначала я действительно боялась, но по крайней мерезнала, что делаю что-то полезное.

— Ну конечно. А последнее время я стал опасаться, чтомы здесь в Сан-Франциско больше тебя не увидим. — Он нахмурился. —Вообще-то чего ты там так задержалась?

На миг Пакстон растерялась, не зная, что сказать. Человек,которого она любила, погиб, а другой…

— Я… Я так вошла в эту жизнь… Нелегко было бросить всеи уехать.

— Ну я так и думал. Хорошо, теперь отдыхай, возвращайсячерез пару недель, когда придешь в форму.

«Интересно, когда это будет», — подумала она ивзглянула на часы, вспомнив, что ей еще нужно найти комнату в гостинице.

Однако оказалось, что в редакции об этом уже позаботились.

— Мы заказали тебе номер в «Фермонте». Марджори хотела,чтобы ты остановилась у нас, но я подумал, что тебе сейчас надо как следуетотдохнуть, и лучше бы ни от кого не зависеть. — В разговоре с Марджори ондобавил еще, что Пакс могла привезти из Вьетнама какую-нибудь болезнь, так чтобудет лучше, если она остановится не у них, а где-то еще.

Ей предоставили машину и шофера; Вильсоны пригласили наобед. Однако к этому времени начала сказываться девятичасовая разница вовремени, и Пакстон с трудом сдерживалась, чтобы не заснуть, глаза так ислипались. Но все же это была волнующая встреча. Пакстон понимала, что все ждутот нее рассказа о том, как погиб Питер, но она и сама толком ничего не знала.Во время обеда Габби без умолку болтала о том, какой умницей стала Марджи,каким бойким карапузом малыш Питер, расписывала свой замечательный дом — обоиот Бруншвига, в спальне голубые занавески. Пакстон так устала, что дважды завремя обеда по ошибке назвала ее Дебби. Как будто не могла взять себя в руки.Все вокруг казались совершенно чужими. За семь месяцев они стали так далеки. ИПакстон приходилось сдерживаться, чтобы не разрыдаться у них на глазах,настолько ее душило желание встать и заявить, что она больше не в силахвыносить всего этого. Ей не хватало звуков и запахов ее комнаты в «Каравелле».Питер… Билл… Когда обед наконец закончился, у Пакстон буквально кружиласьголова.

Вернувшись в гостиницу, она легла на кровать, но отусталости, потрясений и обиды заснуть не могла. Только под утро ей удалосьзадремать, но уже через два часа ее разбудили. Пакстон встала, приняла душ иоделась. Нужно было успеть на самолет в Саванну.

Там оказалось еще тяжелее. Она носила не ту, одежду… Ейнечего было сказать родным. Она не выносила Юниор-лигу и тем более маминБридж-клуб, а завтрак, который задали в ее честь дочери Гражданской войны, былпохож на страшный сон.

Все в один голос утверждали, что хотят послушать о Вьетнаме,но на самом деле они ничего не хотели слушать. Они не хотели знать ни озловонии смерти, ни о мальчике с оторванными руками, ни о нищих, кишащих назакате вокруг террасы отеля «Континенталь». Они не желали слушать ни овенерических болезнях, ни о наркотиках, ни о детях, умирающих от рук солдат, нио том, как убивают стариков и детей. Им было неинтересно, как и почему этастрана разбивает сердце, но заставляет любить себя.

Поэтому Пакстон только и сказала, что ужасно устала, чтовымоталась и измучилась, а потому сейчас совершенно не в состоянии рассказыватьо Вьетнаме. Им хотелось услышать что-то вроде мелодрамы о войне: с выстрелами,но без крови, без снарядов, без костей и мяса, которые разлетаются во всестороны, без гибнущих солдат и умирающей страны.

Пакстон никогда не чувствовала себя более одинокой, чемздесь, в Саванне. Ей стало тоскливо, и она с новой силой ощутила, как ей нехватает сейчас Квинни. Она знала, что и старой няне не смогла бы сейчасрассказать всего. Пакстон выросла, она больше не девочка, а одинокая взрослаяженщина. Всем чужая. Кому и что может она рассказать, кроме тех, кто тоже былтам. Однажды она пошла прогуляться вместе с несколькими старыми друзьями ипочти сразу же пожалела о том, что согласилась. Но вдруг в баре она встретилаодного парня. Они разговорились — наконец-то Она нашла человека, с которомможно говорить. Они вспомнили о Бенсуке и Кучи, о Нхатранге и Бьенхоа, оЛонгбине, Хуэ и Вунгтау, где она с Биллом провела свои первые выходные.Посторонним могло показаться, что они общаются на каком-то тайном языке. Этобыл лучший вечер в Саванне. На прощание они пожали друг другу руки.

Но тяжелее всего Пакстон было с матерью. Та полагала, чтодочь все еще тоскует о Питере. На самом деле Пакстон тосковала по всему сразу —по своей потерянной юности, по стране, которую никогда больше не увидит, подвум мужчинам, которых любила, и по той части себя самой, которая ушла вместе сними.

Брат приписывал все обычному переутомлению. Наконец,приобретя несколько новых вещей, более приличных, чем ботинки военного образца,в которых она прилетела, Пакстон в середине февраля вернулась в Сан-Франциско.

Она всерьез принялась за работу в «Морнинг сан». Нескольконедель она прожила в гостинице, пока не нашла небольшую квартирку. Каждый вечерона давала себе слово, что завтра позвонит Габби, но всякий раз обнаруживала,что не может этого сделать.

Им было не о чем говорить. Пакетом не хотела осматривать домс голубыми занавесками. Теперь даже Мэтт стал казаться неприятным и каким-тонапыщенным. Все в них выглядело неестественным, мелким, неважным. Время, когдаони были близкими людьми, ушло безвозвратно. И люди, которых она с тех порполюбила, тоже ушли. Никого не осталось. Пакстон ненавидела даже свою работу,то, что писала теперь для газеты.

Пакстон должна была давать материал о местных политическихсобытиях. После Вьетнама они казались невероятно скучными и малозначащими. Амистер Вильсон к тому же настаивал, чтобы Пакстон вечерами ездила в Беркли инаконец получила диплом. Но она не представляла себе, как осуществит его план —ведь все это утомительно, скучно и, главное, совершенно бессмысленно. Пакстончувствовала себя измученной, но и возвращаться вечерами домой было такженевыносимо. Ей недавно исполнилось двадцать три, а казалось, жизнь ужекончилась. Говорить она теперь могла только с теми, кто был там.

Время от времени Пакстон сталкивалась с такими. Они внезапноврывались в жизнь друг друга и говорили часами, а затем расходились, и тогдавновь наступала тишина. Но она все время ощущала, что там, во Вьетнаме, людипродолжают воевать, побеждать и терпеть поражения, продолжают гибнуть. Ейказалось, что она тратит свою жизнь впустую оттого, что находится не там, не сними. Пока война не кончилась, Пакстон должна быть там, в Сайгоне. Однажды онапопыталась объяснить это редактору, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал, чтоона прекрасно справляется и с текущей работой.