в которых присутствует любовь, и мне они близки и понятны. В отличие от тех, которые складываются у цыган. Тогда что удерживало его от доверительной беседы? Узнаю ли я об этом, когда он придет ко мне? Расскажет ли он мне о своих отношениях с Екатериной Сергеевной? И что будет со мной, когда узнаю всю правду? Как жить с ней, с этой правдой? Но как сказал Марк, еще не поздно удалить опухоль, которая подобралась к моему сердцу, и я снова задышу полной грудью. Да, еще не поздно. Если Шандор любит Лисицкую, я должна оставить всякие иллюзии относительно него. Если? Разве есть какие-то сомнения? Если не любовь, тогда что это?

Я плохо спала ночью, мне снились непонятные тревожные сны. Утром я не могла вспомнить, о чем они были, но однозначно в них присутствовал Шандор. Как будто бы мы с ним выясняли отношения… ссорились? Возможно… Кажется, он хмурился. Я проснулась с больной головой, и не знала причина этому травма или беспокойная ночь. Выпила назначенные таблетки, и через полчаса боль утихла.

Я стояла у окна и смотрела на улицу. Там протекала жизнь, а здесь в больнице она словно остановилась. Светило солнце, весело щебетали птицы, из приоткрытого окна дул легкий ветерок, который не приносил прохладу, но и не запускал жару. Я открыла дверь в палате, и сквозняк способствовал проветриванию помещения. Я наблюдала за прохожими и машинами и фантазировала, куда они могли спешить. Это занятие стало для меня самым увлекательным за эти три дня, потому что позволяло отвлечься от скучной одинокой палаты и мыслей личного характера.

Я не могла видеть тех, кто приходил в больницу – мое окно находилось на противоположной стороне от входа, и поэтому появление Шандора в моей палате стало не то, чтобы неожиданным, ведь я знала, что он собирался меня навестить, и все же я удивилась его визиту.

Он постучал в открытую дверь и привлек мое внимание. Я обернулась, и наши взгляды встретились. Он все тот же – с хвостом, в голубых джинсах, в белой футболке и серых кедах с перфорацией. И в то же время другой. Совершенно мне не знакомый. Или это белый халат, наброшенный на плечи, создал иллюзию перемен в нем? Но нет, что-то неуловимое и новое появилось в его взгляде. Или мне это только кажется?

– Привет. Можно?

Сердце завелось с пол оборота и принялось лихорадочно молотить в груди. Какой у него все-таки притягательный тембр голоса! Как он ласкает мой слух и будоражит кровь! А эти черные глаза… Ох, только бы опять не улететь в бездну. Но я сделала глубокий вдох и заставила себя успокоиться. Прочь, эмоции, я настроена провести с ним время без вас.

– Привет. Конечно. Заходи. И закрой дверь, пожалуйста… – но тут же поправилась: – Если твоему воспитанию не претит остаться со мной наедине за закрытыми дверями.

Шандор оглядел палату, ничего не ответил и закрыл за собой дверь. Мгновенно стало душно. Или меня бросило в жар от его присутствия? Я проковыляла к столу и тронула чайник. Он уже успел остыть.

– Будешь чай?

– О, я даже не рассчитывал…

– Брось. Мама столько всего мне привезла, что ты просто обязан составить мне компанию, и попробовать ее выпечку.

О, оказываются я умею владеть собой и говорить так, словно ничего не произошло. Будто мы расстались вчера, и сегодня собираемся пить чай не в больнице, а на моей кухне дома.

Я включила чайник, а Шандор поставил пакет, с которым пришел, на стол.

– Как твое самочувствие?

Его взгляд выразил тревожность и озабоченность, о которой говорил отец.

– С каждым днем все лучше.

– Твой отец сказал, что ты повредила голову. Насколько это серьезная травма?

Я указала ему на стул, а сама стала расставлять чашки и вынула из пакета булки, ватрушки и печенье, принесенные мамой. Шандор опустился на предложенное место (без всяких колебаний и размышлений), не отрывая от меня беспокойных глаз.

– Как видишь, я без повязки. Но вот здесь, – я повернулась к нему затылком, – еще есть следы. Но они меня практически не беспокоят. Обошлось без наложения швов и тому подобных манипуляций.

– Значит, идешь на поправку? Когда тебя выпишут?

– Наверное, в понедельник, – и, предваряя его возможные вопросы, пояснила: – Папа звонил Денису. Тот сообщил на практике о моем случае, и я буду закрывать ее в сентябре.

– Да, твой отец мне говорил.

Я положила в чашки пакетики чая и залила кипятком.

– Я принес немного фруктов. Тебе их можно?

– Да. Спасибо.

Я не задерживала на нем надолго свой взгляд. Особенно на его глазах. В них было столько участия и сопереживания, что если бы я не видела… того, что видела, то подумала бы, что он в меня влюблен и сильно волнуется за мое здоровье. Но ведь это не так. Нет, конечно, он переживает. Мы же друзья. Но только этим его волнение и продиктовано.

– Знаешь, я ведь слышал от соседей, что сбили какую-то девушку недалеко от моего дома, но, разумеется, не вник в подслушанный разговор. И даже когда шел в больницу к твоему отцу, волнуясь, что могло случиться, и почему ты не пришла, я и не предполагал, что той девушкой оказалась ты. Но все же какая-то тревога поселилась внутри, и я не находил себе места. Ты должна оставить мне свой адрес и телефон. Я чувствовал себя ужасно, когда не знал, куда пойти тебя искать.

Я опустилась на стул и невольно встретилась с Шандором глазами. Ох, лучше бы он не смотрел на меня этим проникновенным и страдальческим взглядом и не говорил таким волнительным тоном! В душе снова зарождалась надежда, что я все не так поняла, что увиденное мною не более чем удачно разыгранная трагикомедия одного актера.

Я назвала ему адрес и номер домашнего телефона. К сожалению, ручки ни у меня, ни у него не оказалось, поэтому ему пришлось их запоминать.

– Извини, я не подумала, что мое отсутствие может быть тобой воспринято с тревогой. Вернее, я вообще забыла о нашей встрече. Иначе бы попросила Дениса прийти вместо себя и все тебе рассказать. Время в больнице воспринимается иначе, чем за ее стенами.

Я пододвинула к Шандору тарелку с выпечкой, потому что он сам никак не решался ее взять. Он улыбнулся и потянулся к булочке. Я взяла печенье и стала его есть, запивая чаем.

С минуту мы молчали. На моих губах висел вопрос, который я не решалась задать. Я