слева от меня, по всей видимости, служила для хранения обуви, над ней висело зеркало. Справа я заметила узкую крашеную дверь и предположила, что за ней находится санузел. Чуть дальше был проход в остальную часть квартиры. С места, где я стояла, успела увидеть диван. Он был разобран и небрежно застелен простыней. Шандор спал средь бела дня? Или не имеет привычки убирать за собой постель? Я вернулась взглядом в прихожую.

– Да, это мое временное пристанище. Не заплутала? У нас нет лампочки в подъезде, они перегорают с завидным постоянством.

– Не сразу нашла квартиру.

Шандор отвлекся на свои руки, в которых крутил конверт. Он снова выглядел чужим и незнакомым.

– Прости, я вероятно не вовремя. Я пойду… Что хотела, передала… Уви…

Я замолчала на полуслове, потому что дверь санузла открылась и оттуда вышла высокая крашеная блондинка, завернутая в полотенце. Оно едва прикрывало ее голый зад, и в полной мере открывало ее стройные ноги. Длинные мокрые волосы волной ниспадали на ее спину и усиливали ее сексуальность. Она обернула голову, и я едва не ахнула, узнав в ней Лисицкую Екатерину Сергеевну, аспирантку с кафедры истории. Она бросила на меня наигранно смущенный взгляд, виновато улыбнулась, поздоровалась и проскользнула в комнату.

Я резко обернулась к Шандору. Он продолжал смотреть на дверной проем, за которым скрылась Лисицкая – хмурился и раздувал ноздри. Но ни капли смущения или неловкости. Слобода посмотрел на меня.

– Извини, я не один… Спасибо за конверт.

– Я пойду, – сказал кто-то, и я не сразу поняла, что это был мой голос.

Я резко развернулась и стала открывать замки на двери, но оказалось, что они были открыты, и я, наоборот, их закрыла. Шандору пришлось прийти мне на помощь, потому что я перестала управлять своими руками. Да и разумом тоже. К горлу подкатил комок, и я как можно скорее хотела оказаться на улице, чтобы вдохнуть свежий воздух.

Но, оказавшись за пределами подъезда, легче мне не стало, а как будто бы даже хуже. Перед глазами стоял игриво-самодовольный взгляд Лисицкой, ее голый зад и все, что за этим «скрывалось». Где-то глубоко в моем сознании теплилась слабая надежда, что я все не так поняла, что мое воображение нарисовало сцену, которой в реальности не было, но надо быть совсем глупой и наивной, чтобы поддаться искушению и поверить в это. Навряд ли она зашла к нему на чай, испачкалась пирожным и пошла в ванную застирать платье, в котором была, да так увлеклась, что помылась с головой.

Выходит, она его девушка? Но почему он ни разу об этом не сказал? Мы же друзья. Он думал, я не пойму его отношений с нашим преподавателем? Она однозначно старше него, но разве в любви возраст может быть помехой? В любви? Слобода ее любит? А как иначе можно трактовать то, что я увидела? Он с таким пренебрежением говорил о русских девушках, остающихся с парнями наедине, принимающих их ласки без заверений в будущем браке, что подозревать его в низменных страстях без глубоких чувств не позволяло мое представление о нем. Неужели он готов ради Лисицкой оставить свою невесту, вызвать гнев отца и порвать со своей семьей? Если все так, почему я ничего об этом не знаю? Почему он не поделился своими переживаниями и чувствами со мной? Ах, божечки, разве э́то на самом деле меня волнует? Разве из-за этого я сейчас испытываю невыносимую боль в груди, комок в горле и тошноту в желудке? Разве е́го чувства меня сейчас заботят?

Ко мне подошла какая-то женщина. Я не сразу поняла, о чем она меня спрашивает. Перед глазами пелена, и я плохо соображала, где я и что происходит.

– Девушка, вам плохо? Вам чем-то помочь? Может скорую вызвать?

Я стала понемногу приходить в себя. Выйдя из подъезда, я так и осталась около него, прислонившись к стене. Моя правая рука прижималась к груди, а левой я уперлась впереди на бедро. Женщина стояла передо мной и озабоченно заглядывала в мои глаза.

– Нет, вы не можете мне помочь.

Я оттолкнулась от стены и зашагала (или побежала?) прочь. Какая роль во всем этом была отведена мне? Вот о чем я спрашивала себя. И ответ был готов. Я просто друг. Ведь на это я и «подписывалась», только в этой роли он мог меня принять. «Пообещай, что не влюбишься в меня». И дело было не в невесте, как я думала сначала. Его сердце было занято, и он сразу предупредил меня, чтобы ни на что, кроме дружбы я не рассчитывала. Отчего же такая боль внутри? Ведь я знала, что он занят, что ему предначертано жениться на другой. Да, я влюбилась в него, но почему мне стало так больно только сейчас, когда я узнала о существовании еще одной девушки в его жизни? Во мне жила надежда, что на ее месте окажусь я? И теперь эти надежды разбились в прах? Очевидно, все именно так. Но, Господи, как жить с этой правдой?

И вдруг, словно из небытия я услышала громкий скрежет тормозов, и ощутила сильный удар в левое бедро. Я на капоте, но уже неминуемо качусь вниз…

Глава восьмая

Когда очнулась, первое что ощутила – сильную боль справа на голове. Попыталась открыть глаза, но все кружилось, и я вновь их закрыла. О том, что я инстинктивно потянулась к источнику боли, поняла, когда кто-то схватил мою руку и прижал ее к месту, на котором я лежала. Где я? Что произошло?

Болела не только голова, левая нога ныла, будто ее вывернули наизнанку. Слышала голоса, но не могла разобрать речи. Что со мной? Я умерла? Но разве чувствовала бы я боль, будь я мертвой? Вероятно, жива. Но отчего болит все тело, а особенно голова? Я попыталась что-то произнести, но кроме как пошевелить губами, ничего другого не смогла.

– Лежите, не шевелитесь. Мы везем вас в больницу.

И я снова провалилась в беспамятство.

Проснулась я в больнице, лежа на спине, голова на левом боку. Я подняла руку и притронулась к ней. Ее перебинтовали, хвост распустили. Пульсирующая боль справа стала слабее, но не ушла совсем. Нога стянута эластичным бинтом, не гипсом, а значит, не перелом. В руке капельница, на плечах ссадины. Что произошло? Почему я в больнице?

Аккуратная чистая палата с выкрашенными в светло-зеленый цвет стенами, деревянным окном и выбеленным потолком дышала свежестью. Будто ее только что