Предупредив водителя, что скоро вернусь, я помчалась в своюквартиру. Не собираясь там задерживаться надолго и очень опасаясь столкнуться сЕвгением, я вырвала из блокнота листок и написала первое, что в голову пришло.Глупое, конечно, враньё: что вынуждена была отлучиться по делам Маруси, чтоподробности потом, что целую и все как в таких случаях полагается.

Я положила записку на видное место: на тумбочку рядом стелефоном, и собралась уже уходить, но зазвонил мой мобильный. Поспешновыхватив из кармана трубку, я прижала её к уху — это был Фрол Прокофьевич.

— Соня, вы никому не сказали о том, что я жив? — первымделом поинтересовался он.

— Нет, не сказала, — успокоила я его.

— Спасибо, Соня. Мне срочно надо вас видеть. Сможетеприехать?

— Смогу, — не раздумывая, ответила я.

Моя поспешность его смутила.

— Это не в Москве, — замялся он.

— Предвидела это и взяла машину, — крикнула я. — Быстрейговорите куда ехать.

— Ручка и бумага у вас есть под рукой?

И вот тут-то я повела себя как настоящая дура — яперевернула блокнотный листок, тот, на котором написала записку Евгению и,приготовившись писать, крикнула:

— Бумага есть, записываю!

И Фрол Прокофьевич продиктовал:

— Рязань, улица Рязанская, дом шестнадцать, ТалейкинаГалина. Адрес простой, легко запоминается, — добавил он.

— Да, легко, — согласилась я. — Подъезда нет?

— Нет, это частный дом моей двоюродной сестры, — пояснилФрол Прокофьевич. — В доме два входа. Один центральный, ведёт в сам дом. Второйвход в зеленую дверь сбоку, там небольшое помещение, где вы и найдёте меня.

И я, ничего лучше не придумав, приписала под адресом«зелёная дверь сбоку».

— Очень жду вас, Соня, приезжайте скорей, — попросил Фрол Прокофьевич.

— Выезжаю и скоро буду, — пообещала я.

Машинально перевернув листок блокнота, я увидела на обратнойстороне записку, написанную для Евгения, и с удовлетворением повесила её насамое видное место, рядом с зеркалом над телефоном.

После этого с чувством исполненного долга я покинула своюквартиру. Вернулась в автомобиль и сказала Тамаркиному водителю:

— Едем в Рязань.

Он несколько удивился, но не возразил, лишь сказал, чтотогда нужно заехать на автозаправку.

— А куда там в Рязани? — поинтересовался он. — Я этот городзнаю.

— На улицу Рязанскую, дом шестнадцать, зелёная дверь сбоку,— сказала я и с удовлетворением добавила: — Адрес простой.

* * *

Большую часть пути меня мучили две проблемы: отношения сЕвгением и, что гораздо хуже, жареный поросёнок. В компании с говядиной Мирабои сырым мясом с ананасами этот чёртов поросёнок никак не хотел усваиваться,истязая меня такой отрыжкой, накладывающейся на изжогу, что мне уже было не доФрола Прокофьевича. Я даже не осознавала куда еду. Изредка мелькали мысли, чтовозможен разрыв с Евгением, что ждут меня неприятности, но было это где-то отмоей жизни далеко.

Я ворочалась на сидении, охала, ахала и пыхтела до тех пор,пока водитель не заинтересовался моим состоянием. Решив, что нет смысласкрывать, я честно во всем призналась. Водитель поддержал меня, сказал, что унего это частенько бывает и даже снабдил какими-то ферментами.

Не могу удержаться, чтобы не похвалить современнуюфармацевтику.

Сто раз повторю: как далеко шагнула медицина!

Я проглотила всего несколько таблеток, а поросёнок началперевариваться с таким свистом, что пришлось останавливаться буквально подкаждым десятым кустом.

С одной стороны я была даже рада, поскольку очень переживалаза свою фигуру, но с другой стороны это сильно сдерживало наше продвижение напути к Рязани. Дорога была буквально устлана…

Но дело не в этом, на улицу Рязанскую мы приехали уже ночью.Поэтому зеленую дверь пришлось искать с фонарём. К тому времени благодаряферментам я уже вновь обрела свою обычную лёгкость и на крыльцо взлетела какпушинка.

Взлетела и постучала.

В окне загорелся свет.

Я постучала ещё.

— Кто там? — спросил мужской голос.

Это был голос Фрола Прокофьевича.

Признаться, я опасалась ловушки, поэтому на всякий случайсошла с крыльца и боязливо оглянулась на Тамаркиного водителя. Тот, как ни вчем не бывало, закуривал сигарету. Эта обыденность добавила мне духу, и якрикнула:

— Это я, Соня, открывайте.

— Сейчас, — услышала я в ответ и, секунду спустя дверьраспахнулась.

На пороге стоял Фрол Прокофьевич в махровом халате. Ястыдливо отвернулась. Не знаю почему, но мужчина в халате ужасно смущает меня.Торчащие из-под халата волосатые и в любом случае кривоватые ноги кажутся мневерхом неприличия.

Так, отвернувшись, я и вошла в дом.

Вошла и удивилась. Фрол Прокофьевич, человек с детствапривыкший к роскоши, в обывательском, конечно, понимании, вынужден былпрозябать в таких отвратительно скромных условиях. Узкая комната, железнаякровать, лоскутное одеяло, полное отсутствие телевизора. Там даже стулаприличного не было. И стола. И, простите, совершенно не ясно было, где туалет.А ведь он мог в любую минуту мне пригодится после этих чудесных ферментов. Ипоросёнка. И всего прочего.

Фрол Прокофьевич торопливо накинул на кровать скомканноеодеяло, в совершенно невообразимом пододеяльнике (думаю, ровеснике ДжорджаВашингтона) и пригласил меня:

— Присаживайтесь.

— Как? — изумилась я. — Прямо на постель? Вы бы хоть с верхунабросили что-нибудь.

— Простите, у меня ничего нет, — вспыхнул он.

— Так сказали бы. Я привезла бы вам покрывало. И простыней.И пододеяльников захватила бы с наволочками. Горе горем, но нельзя же такопускаться.

И я опустилась на неубранную кровать, а куда было деваться?Не стоять же. После говядины Мирабо, сырого мяса и поросёнка это было не толькотрудно, но и небезопасно.

Фрол Прокофьевич присел со мной рядом и осторожнопоинтересовался:

— Сонечка, а откуда вы знаете, что у меня горе?

— Господи, ну не от радости же вы сюда-то забились!

— Да, не от радости, — пригорюнился он. — Какая уж тутрадость?

— Так давайте рассказывайте поскорей, — воскликнула я,тревожно прислушиваясь к разгулу поросёнка в желудке.