– Но я заслуживаю подачки от короля, – возразила я.

Хотя потом все же дала ему слово, что больше этого делать не буду.

– Когда мне для этого потребуется помощь, – строго предупредил меня Томас, как будто я была его сквайром, которым он мог командовать, – я сам преклоню колено перед королем.

Однако это не понадобилось. Вдогонку нам был отправлен документ, который был доставлен в Йоксхолл к Новому году. Согласно ему, королевской милостью до конца моей жизни нам с Томасом жаловалась королевская рента в размере ста марок[22] ежегодно. Этого было достаточно, чтобы преодолеть наши самые насущные трудности и купить коня и доспехи для нашего сына. И для всех последующих сыновей. А также позволило отправить мое зеленое платье по назначению: перешитое и украшенное новой отделкой, оно стало отличным подарком для одной из моих женщин.

26 декабря, 1352. Имение Йоксхолл, Стаффордшир

Гонец был отправлен на кухню, где ему предстояло угостить повара, двух кухарок и всех, кто в тот момент там очутился, порцией привезенных им новостей. А они, в свою очередь, тоже должны были попотчевать его остатками нашего рождественского пиршества. Никто на его время больше не претендовал, поскольку здесь был только один человек, которого интересовало содержание краткого доклада, – я сама. В этом была своя проблема: я не знала, как к этому отнесутся наши домочадцы. И сознание мое находилось в странном оцепенении.

– Я взял на себя смелость отправить послание в Кале, миледи, – сообщил мне тогда гонец.

Эдуард назначил Томаса капитаном королевского замка в Кале. Для Томаса это означало много поездок, а для нас с ним – много разлуки, однако это было символичным знаком признания короля, а против этого я никогда бы не стала возражать. Так что отправленное через курьера послание было жизненно важным для него.

Я ушла в детскую, где учился ходить Том, которому было уже больше года. Несмотря на то, что малыш пока еще только ковылял по-детски, делал он это с невероятной скоростью. С порога меня встретил его радостный смех. Копна его темных волос была точной копией отцовских не только по цвету, но и по своей взъерошенности. Здесь же находился и Джон, наш неугомонный малыш, хотя он был еще грудным младенцем; его укачивала в колыбели местная девушка, которую я наняла специально для этой цели. В комнате с пылающим огнем в очаге и новыми занавесками для борьбы со сквозняками было уютно. Благодаря королевской ренте условия нашей жизни заметно изменились.

Но по важности все это не шло ни в какое сравнение с тем известием, которое нам только что принесли. Потому что это полностью меняло будущее нашего маленького Тома. Он этого пока не знал и еще не скоро осознает, какой отпечаток это событие оставит в его судьбе, но когда-нибудь, в один прекрасный день, наш мальчик начнет пожинать чудесный урожай, родившийся из посеянных сегодня семян. Перед этим дитя, плодом нашей любви, наследником жалких имений бедного рыцаря, откроются новые горизонты. В один прекрасный день…

Я высоко подняла его в воздух, поцеловала, погладила по голове и вернула няне. Джона, который в этот момент блаженно спал, я тревожить не стала.

В длинных руках и ногах моих сыновей, в их густых волосах, росших во все стороны, я узнавала их отца. Было ли в них хоть что-то от меня? Чего бы я им пожелала? Я пожелала бы им гордости кровью, которая течет в их жилах, и честолюбивых целей оставить свой след в этом мире. Может быть, неистовости при раздражении? Наверное, нет. Но уже сейчас, когда няня отчитывала Тома, я замечала в поведении сына возмущение, если ему перечили.

Я ждала возвращения Томаса.

– Мой брат умер. – Это были мои первые слова при виде вошедшего в зал Томаса. Никаких приветствий. Никаких замечаний по поводу его потрепанного после долгой дороги вида. Голову мне сверлила лишь одна мысль. – Джон мертв.

– Трудно в это поверить. Я выехал сразу же, как только узнал об этом. – Сняв перчатки, шляпу и плащ, Томас передал все это своему сквайру. – Я никогда не встречал воина, который в бою был словно завороженный. Так было с твоим братом. Я видел, как он попадал под град ударов, которых не выдержал бы и гораздо более крепкий мужчина, а он выбирался из этой переделки даже без синяков и ссадин…

– Смерть не должна находить человека в бою! – резко перебила его я в порыве злости, вызванной такой казавшейся мне несправедливостью. – Он умер от лихорадки, от которой слег в постель в своем поместье в Уокинге. И уже больше никогда не встал с нее. Он сгорел за два дня. Ему было двадцать два – не тот возраст, чтобы умирать.

Я вдруг закрыла лицо руками и заплакала, изумив этим не только Томаса, но себя саму.

Возможно, чьи-то слезы или смех далеко не всегда находили отклик в душе Томаса, но сейчас его реакция была мгновенной. Он тут же заключил меня в свои объятия, а я, поначалу сопротивлявшаяся, но потом расслабившаяся, уже по-настоящему разрыдалась у него на груди, не обращая внимания на дорожную пыль, грязь и пропитавший его одежду запах пота, лошадиного и человеческого.

– Я никогда прежде не видел, чтобы ты плакала, – сказал он, когда поток моих слез немного пошел на убыль.

– Прежде это мне и не нужно было. – Судорожно сглотнув, я вспомнила смерть матери и сестры. По ним я не проронила и слезинки.

– Мне очень жаль, Джоанна.

– Он был всем, что у меня оставалось.

Положив подбородок мне на макушку, Томас грубовато гладил меня по плечу, как разволновавшуюся кобылку, пока я пыталась совладать со своими чувствами. Решив, что я уже достаточно взяла себя в руки, Томас поднял подбородок и вытер мне щеки своим рукавом.

– Какая вспышка эмоций! Я и не знал, что вы были так близки.

– Мы и не были близки в последние годы. Хотя раньше – да, были. – Продолжая обнимать меня за плечи, Томас, безжалостно сминая мой сюрко, усадил меня на пол к очагу, где языки пламени лизали сырые поленья, дававшие много дыма. – Он родился, когда мы были пленниками графа Мортимера в замке Арундел и жизнь наша вообще висела на волоске. Сама я этого не помню, потому что тогда мне было два года, но об этом мне рассказывала моя мать, и это было важно для меня. А теперь все они умерли. Мой дядя. Моя мать…

– Ну, нельзя сказать, чтобы ты так уж тосковала по своей матери.

– Да. – Я слегка ткнула его локтем в ребра, быстро приходя в себя. А потом, немного подумав, добавила: – Вдова Джона будет убита горем.

– Наверное, она снова выйдет замуж. Насколько я помню, она еще очень молодая. И у нее нет детей, которые привязывали бы ее к этой семье. А Джон не оставил наследника…

Он вдруг запнулся и посмотрел на меня. А я посмотрела на него. Между нами повисло красноречивое молчание, и, хотя после известия о смерти Джона мы не узнали ничего нового, осознание значения для нас случившегося пришло только сейчас – словно ноты давно знакомой мелодии наконец встали на свои места.