Пораженная этим зрелищем Нонна Михайловна могла бы снова сделать вид, обманув в том числе и саму себя, и решить, что он просто устал, но от Сашки так разило водкой, что никаких сомнений не осталось: паршивец пьян.

– Александр, – дрожащим голосом произнесла директриса и в испуге приложила руки к розовому жабо, – вы пришли на планерку в нетрезвом виде?!

Сашка поднял посоловелые глаза и убрал со лба прилипшие волосы. Щеки пылали, губы кривились в мученической улыбке, голос сел. Но на помощь своему коллеге, как и положено было старшей вожатой, пришла Галя.

Заявив, что Сашка не пьяный, а вдрызг больной, что чрезвычайно обрадовало Нонну Михайловну, она выложила все известные ей подробности течения и причин его болезни, а также то, каким образом температуру удалось сбить до общепринятой нормы, отметив в этом особые заслуги вожатой пятого отряда, которая, не жалея сил и времени, трижды за день натирала Сашку водкой, не пропустив ни сантиметра его измученного болезнью тела. Но вылечила его, конечно же, не водка, а сила их любви.

– Ой, – сказала Галя, увидев округлившиеся глаза Нонны Михайловны. – Про водку, наверное, не надо было говорить. Злые духи и все такое…

Директриса опустилась на стул и дважды обмахнулась какой-то папкой. Розовое жабо захлопало розовыми крыльями, будто раненая райская птица.

– Никогда такого не было, и вот опять, – сказала Нонна Михайловна, затем налила себе воды из кувшина и стала пить маленькими глотками.

Сейчас над ее гладко причесанной головой с бликами электрического света витал совсем другой злой дух. Обида, злость и ревность – все смешалось в одно бесплотное месиво и давило ей на плечи, заставляя некрасиво горбиться. Зачем же он опять смотрел на нее так, словно его разрывали агония страсти и боль от осознания того, что им не суждено быть вместе? Но он на всех так смотрел. Она просто не замечала.

– Александр, – по-матерински, обратилась она к Сашке и, должно быть, возненавидела себя за эту интонацию. – Каждую смену одно и то же. Вам не надоело? Вчера Анатолий Палыч предупредил меня, что завтра будет гроза, и одна мама как раз интересовалась, есть ли у нас громоотводы. Так вот, громоотводы-то у нас есть, но нет кое-чего более важного: поведения, достойного звания вожатых! – Нонна Михайловна спохватилась, что выдаст себя с головой, и резко встала. – Почему вы сразу не сказали, что это чертова простуда? Заставили меня так волноваться!

В ответ Сашка только что-то просипел, после чего был отправлен в корпус, а героически взявшая себя в руки Нонна Михайловна продолжила планерку.

– А что, он каждую смену так болеет? – спросила Анька у Гали уже на улице.

– Угу, – кивнула та, прикуривая от спички. – Бывает, что сразу двумя болезнями.

В 2005 году почти в каждой квартире была тефлоновая скатерть – отрез чудо-ткани размером 140×180, которую не нужно гладить и которая впишется в любой интерьер, потому что расцветки у нее самые нейтральные – бежевые в разнокалиберную клетку.

Именно такую скатерть Анька извлекла из чемодана и, взмахнув ей, распустила над столом пахнущий резиной клетчатый парашют. Дождавшись, когда тефлоновый пузырь осядет, Сережа выставил на стол раритетные чашки с нарисованными на них синими женщинами, положил в центр пачку печенья «Юбилейное» и включил чайник.

– У меня в голове не укладывается! Как ты мог такое ляпнуть?! – Перекладывая обратно на стол снятые с него вещи, Анька наткнулась на медиатор и сунула его Сереже под нос. – Ощущения у него не те.

– Я же извинился, – сказал Сережа, убирая медиатор в карман джинсов. – Нашло что-то.

Я разложила по чашкам чайные пакетики и подошла к зеркалу, чтобы собрать в хвост парижские каштаны.

– Да нормально все, – сказала я Анькиному отражению, которое выставляло на зазеркальный стол вторую бутылку запрещенного напитка. – Извинился, обещал, что больше так не будет, и готов написать объяснительную… Жень, ты скоро там? Мы так до часу не успеем.

Из ванной вышел чем-то недовольный Женька с пластиковой мыльницей в руках и прошел к столу.

– Никаких условий, – бурчал он, поливая водкой разложенные на поролоновой губке инструменты. – Ни кресла нормального, ни лампы.

Анька взяла со стола мой цифровик и посмотрела через объектив на недовольного Женьку.

– А мне нравится, – сказала она, делая сразу несколько снимков подряд. – Это же запомнится. Ну когда ты еще маникюр сделаешь в такой обстановке? Подожди, бутылку разверни вот так, чтоб этикетку было видно.

Анька показала Женьке экран и прочитала несуществующий газетный заголовок: «В подмосковных Мытищах пьяный мастер по маникюру отрезал клиентке палец».

– Как остроумно, – сказал Женька и передал Сереже бутылку. – Отнеси в «Прощай, девственность!», а то спалимся опять. Кстати, что там со временем?

– Час почти, – вместо Сережи ответила Анька и поспешила забрать у него бутылку, чтобы не пускать в чилаут. – Свет бы выключить.

Призвав на помощь Иисуса, Женька положил на стол пилку и выпустил из рук мой мокрый мизинец. У нас была еще свечка, расплавившаяся и накрепко прилипшая ко дну граненого стакана, но Женьке бы ее света не хватило.

– Ладно, не нужно, – сказала я. – В следующий раз сделаешь. Зато, когда мы выключим свет, я покажу вам нечто такое, чего вы точно больше нигде не увидите.

– Без меня не показывай! – крикнула Анька и, прижимая к груди бутылку, исчезла в полумраке коридора.

Пока ее не было, я сдвинула две половины густого тюля и проверила, чтобы нигде не было складок. Ты готова, Альдера, поразить своего супруга после четырнадцати лет совместной жизни? Альдера лежала на кровати рядом с Сережей, который пил чай из раритетной чашки и совсем не обращал на нее внимания, но посмотрим, что он на это скажет. Чтобы видеть его глаза, я села напротив и стала прислушиваться к Анькиным шагам в коридоре.

– Выключай, – сказала я, когда она вошла.

Анька привычно шлепнула ладонью по выключателю и прошагала к стулу со сломанной спинкой.

– Ну, показывай! – потребовал Женька, не заметив никаких изменений. – Если мы, конечно, здесь что-нибудь разглядим.

Молчи, молчи, Женька, и смотри. Да не на меня, в другую сторону. Светлый корпус Альдеры покрыла кружевная фиолетовая вуаль, и в ночных сумерках это была уже не гитара, а женщина с правильными изгибами живого тела и светящейся атласной кожей. «Сережа, посмотри на меня, – говорила она, жеманясь, – посмотри, какая я красивая». Но куда этот дурак смотрит? Да на кудри же! Рыжие кудри, покрытые ажурной фатой, и белые ноги в таких же чулках. Извини, Альдера, но, похоже, ваш союз трещит по швам.

– Сереж,