Никогда еще Женька не укладывал детей спать с такой самоотдачей. Он читал им сказки, подтыкал одеяла, десять раз молча снимал Валерку с подоконника и заплетал косички длинноволосой Вике, чтобы она проснулась королевой красоты. Он хотел уложить всех быстро и качественно, но не потому, что это было его прямой обязанностью, а потому что не сомневался: у нас в чилауте труп вздернувшегося Коляна, доставать который при детях было бы неэтично.

Анька тоже ходила из палаты в палату со строгим видом, но время от времени ее прорывало и, склонившись над чьей-нибудь кроватью, она взвизгивала: «В “Bar d’Elle”!», после чего укладывать всех приходилось заново.

Мы с Сережей не взвизгивали, но, пока Женька приговаривал «Иисусе, Иисусе» и крестился, вспомнили «глубоко религиозную» песню Мэрилина Мэнсона «Personal Jesus», которую Сережа как истинный меломан признавал только в авторском исполнении Depeche Mode. Выходя из палат и встречаясь в коридоре, мы пели ее вполголоса, уважая Женькин труд, но все равно были обвинены в богохульстве и изгнаны в вожатскую, где продолжили петь уже под гитару и непрекращающиеся раскаты грома.

После того как все уснули, Женька молча вошел в вожатскую, сел на край Анькиной кровати и прислонился щекой к круглому набалдашнику.

– Он же предупреждал, что вздернется. Теперь мы будем в этом виноваты. Грех-то какой! Вот увидите, он вздернулся или перерезал себе вены.

Представив себе, как в таком случае должен выглядеть чилаут, Женька снова испытал приступ гемофобии и стал одного цвета с набалдашником – серым и блестящим.

– Не переживай, – успокоила его Анька, доставая из тумбочки ключ от чилаута. – Я думаю, что он просто спит, но если он там наблевал, я сама его прибью!

За окном снова громыхнуло, но молния кривым зигзагом разрезала небо где-то совсем уже далеко, и с последним раскатом грома дождь прекратился. Прячущийся под карнизом вожатской бомбус поднял усы. «Ну и гроза, – сказал он сам себе. – Последний раз такая была три года назад. Чуть весь бомбидарий не разнесло». Соблюдая предполетные инструкции, шмель снова проверил исправность механизмов и, выбравшись на открытую площадку откоса, уже хотел подняться в воздух, но в ту же секунду с карниза на него упала огромная капля дождевой воды.

– Я же говорил, вздернулся, – сказал Женька, заглядывая в замочную скважину. – Вон желтая олимпийка его висит.

– Да шторы это, – Анька оттолкнула Женьку от двери и вставила в скважину ключ. – Не трясись так.

Женька трясся зря. Тот акт любви, который мы совершили в отношении Коляна, не позволил бы случиться беде, но поскольку кое-кто из нас вчера действовал не от всей своей перламутровой души, то заговор сработал не в полную силу. Коляна мы нашли совсем не в том виде, в каком ожидали.

По всем внешним признакам и нулевой реакции на Женькино «Встань, поднимись, сними грех с души» он был еще пьянее, чем вчера, потому что случайно оказался запертым в одной комнате с почти полной бутылкой «Столичной».

– О, челкастый! – сказал Колян, едва открыв опухшие глаза, и протянул Женьке руку. – Не сдавай меня, челкастый. Нонка сказала, что один косяк – и выпрет. А куда я, а? Вздернусь сразу.

– А-а-а! Это наваждение какое-то! – простонал Женька и предложил немедленно отнести его обратно в рубку, накрыть Нонкиным списком песен, а перед Пилюлькиным свалить все на забродивший компот.

Черт возьми, на этот раз он был абсолютно прав, но, пока мы пытались вынести сопротивляющегося Коляна вперед ногами в дверь, путь нам преградил неизвестно откуда взявшийся Ринат.

– У вас линейка когда? – спросил он, заглядывая в чилаут. – Если после полдника, то он не успеет протрезветь.

От неожиданности я выпустила из рук ногу Коляна, и та со стуком ударилась об пол.

– Ты весь мокрый, – сказала я, как будто это было сейчас самым важным.

– Там сильная гроза. Последний раз такая была три года назад. Чуть весь «Гудрон» не разнесло. А у вас есть крепкий чай и какая-нибудь еда?

Анька выпустила вторую ногу Коляна и выразила готовность незамедлительно предоставить Ринату все эти ценные продукты, из которых у нас были только чай и полпачки печенья «Юбилейное», но оказалось, что все это нужно отдать Коляну, чтобы он быстрее протрезвел.

– А как же ты? – спросила я. – Неужели и чаю не попьешь? У нас есть раритетные чашки. Штукарь за набор.

Все еще стоя в коридоре, так как чилаут был слишком тесным для такого количества человек, один из которых пребывал преимущественно в горизонтальном положении, Ринат взял меня за руку и притянул к себе:

– Пойдем. Покажу тебе кое-что.

Идти пришлось недалеко. Как говорил Сережа, рукой подать – на нашу боковую лестницу, вид с которой открывался на корпус Виталика, незабудковую поляну и странный сад. На этой ржавой поворотной площадке мы стояли уже десятки раз. Здесь мы сушили детские вещи, Женька курил, Сережа играл на гитаре, Анька красила ногти.

Каждый лопух был знаком внизу, каждая ветка сирени, которая проржавела, как и вся эта лестница с остатками белесой краски. Но сегодня все было по-другому. Все было мокрым настолько, что казалось, будто не дождь прошел, а огромная волна схлынула с «Гудрона», а в темном, но уже подсвеченном лучами солнца небе встала радуга – огромное семицветное коромысло. Она выглядела такой плотной и выпуклой, как будто кто-то выпилил ее из дерева, обработал рубанком и раскрасил гуашью. В общем, она была красивая и в достаточной мере необычная.

– Какой ужас, – прошептала я и повернулась к Ринату: – Ты виделся вчера с Лехой?

Ринат засучил рукава ветровки и оперся локтями о мокрые перила. Он виделся вчера с Лехой, но не смог вспомнить, когда это было – до заката или после, и о чем они говорили, тоже сказать затруднился.

– А разве это имеет значение? – спросил Ринат.

Волосы у него начали высыхать и смешно топорщились. Заметив, куда я смотрю, он пригладил их руками, а затем вытер по очереди о куртку мокрые ладони: сначала левую, а потом правую. Я протянула руку к его воротнику и опустила задравшийся край.

– Торчит, – объяснила я совершенно необъяснимую вещь. – У меня есть один знакомый, и он делает точно так же. Вот прямо точно так же и делает. И у него торчит вот тут с одной стороны… тоже.

Ринат покосился на воротник ветровки и смахнул с плеча капли.

– Если он часто попадает под дождь, то в этом нет ничего удивительного.

– Конечно, в этом нет ничего удивительного, кроме того, что этот знакомый… шмель. Только не думай, что я сошла с