Ринат снова оперся локтями о перила и, улыбаясь, стал смотреть на бледнеющую радугу.

– Да, шмели – забавные ребята, – сказал он. – Раньше считалось, что они летают вопреки законам аэродинамики. У них слишком грузное тело для таких маленьких крыльев. Если бы по их пропорциям построили лайнер, то он никогда бы не взлетел. Но авиаконструкторы не учли, что шмель не планирует, он летает по другому принципу, и одна женщина-физик провела целое исследование…

Тяжелая капля упала с его локтя в лопухи.

«На желтеньких листочках

Летели вчетвером

Коровки в черных точках

И муха с комаром!»

– Ты не слушаешь, – заметил Ринат и посмотрел на часы, – но, наверное, тебе это и неинтересно. Мне нужно во второй отряд сходить, я им утром обещал. Все никак не соберусь.

– Да, иди, конечно, – я отошла к перилам, чтобы дать Ринату пройти.

Под его ногами загудели ступеньки пожарной лестницы. На нижней поворотной площадке он обернулся и посмотрел наверх, чтобы помахать мне. Край воротника снова поднялся.

В «Гудроне» жил хулиган-ветер. У всех ветер как ветер, а у нас был мелкий пакостник: то гирлянду из флажков с березы сбросит, то Маринке юбку задерет. А на днях вообще учудил: ворвался к Валерке в палату, подхватил два матраса и выбросил их через окно в лопухи и, если бы Сережа не подоспел вовремя, выбросил бы следом и самого Валерку. Никакого сладу с ним нет.

Но самое большое хулиганство ветер совершил на линейке, посвященной Дню памяти и скорби. Даже бомбус, который наблюдал за происходящим, сидя на пике флагштока, ничего подобного здесь не припоминал.

С его точки обзора была видна вся линейка, которая сегодня удивительно напоминала связку деревянных прищепок: ровный круг и стоящие параллельно друг другу шеренги отрядов. Внизу узелок – взрослые люди за гипсовыми трибунами. Все они были в темном, кроме троих. Двое в белом (они по долгу службы всегда носили белое), а третий человек – Лола Викторовна, одетая в ситцевое платье в белый горох с тщательно отглаженным отложным воротничком.

Вот уже десять лет подряд 22 июня она будто сбрасывала с себя тяжелый сон деменции и обретала некоторую ясность ума, но думала при этом, что ей двадцать шесть. Ровно столько ей было, когда по радио Юрий Левитан вслед за Молотовым объявил о начале Великой Отечественной войны. В следующий раз эта ясность приходила к ней 9 мая. Тогда она надевала свои медали и выходила на улицу принимать поздравления от прохожих, думая при этом, что ей тридцать.

– Нонна Михайловна, вам не кажется, что черный флаг – это чересчур? – спросила она со своего раскладного стульчика и махнула синим платком в сторону флагштока. – Ведь по радио сказали, что враг будет разбит и победа будет за нами.

– Лолита! Киев бомбят, над Минском вражеские самолеты. Каунас горит! – ответила Нона Михайловна и, наклонившись к микрофону, обвела взглядом стройные прищепки: – Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение!

– Но ведь по радио же сказали… – произнесла Лола Викторовна и стала теребить скрюченными артритом пальцами синий платочек. – Или вы от меня что-то скрываете?

Закончив короткую, всем известную речь всем известными словами, директриса выпрямилась и посмотрела на Лолу Викторовну. Каждый год в этот день она говорила ей одно и то же: «Ничего я от тебя не скрываю, Лолита. Послушай, о чем дети споют, и все вспомнишь». Сказала это и сейчас. И пока пятый отряд, сжимая в кулачках разноцветные камни и перестраиваясь из двух в три шеренги и обратно, пел «Песенку пилотов», она действительно начала все вспоминать. Ясно, как будто это было вчера: военно-санитарный поезд № 80, станцию Балашов в Саратовской области, ослепительный свет качающихся фонарей, стук колес и запах… Какой же скверный и въедливый запах у этой карболки! До сих пор ею везде воняет. «Лита, голубушка, несите воду. Начнем, пока не раскачало». – «Не называйте меня, Андрей Сергеич, Лита. Собачье имя какое-то».

– Все равно чересчур, – сказала Лола Викторовна. – Могла бы просто приспустить наше солнце. Ведь так делают везде. Нигде в день траура не вешают черные флаги. По крайней мере, я такого не помню. Это что-то совсем уж из лагерных страшилок: красные шторы, зеленые пальцы.

Лола Викторовна посмотрела на свои скрюченные пальцы и скрипуче засмеялась. Смех перешел в кашель.

– Лолита… – обратилась к ней Нонна Михайловна, но та ее перебила:

– Не Лолита, а Лола Викторовна. Я старше тебя, девочка. Вот, сейчас моя любимая будет.

Сверившись со списком, Лола Викторовна промокнула слезящиеся глаза платком и надтреснутым голосом тоненько запела вместе с отрядом:

– Как-то летом на рассвете заглянул в соседний сад…

Первая шеренга маршировала совсем близко к трибунам, и Валерка, Вова, Наташа, Маленький Дима и оба Вани могли видеть и слышать, как поет эта сморщенная старушка в красивом платье. То ли от страха не понравиться ей, то ли от смущения перед этой старостью марш их сбился и песня на середине оборвалась. Лола Викторовна ее допела.

– Молодцы! – поддержала она их и сухонькой рукой показала, что они могут занять свое место в связке прищепок.

Нонна Михайловна пригласила в центр линейки третий отряд и заглянула в список песен.

– «От Москвы до Бреста» – как-то весело, – вслух подумала она и поймала на себе взгляд Лолы Викторовны.

– Нонна, – та осуждающе покачала головой. Ее будто бумажные щеки смялись, она улыбнулась: – Пусть поют. Если бы мы не пели веселых песен, то не выиграли бы войну. Даже твой черный флаг не хочет развеваться, висит, как бычий хвост… Да кто меня там сзади все время щекочет?

Лола Викторовна оглянулась, но никого не увидела. Ее стульчик был крайним. Все остальные: Пилюлькин, Борода, тетя Люба, Глина Глинична, Леха – стояли по другую сторону от самой высокой трибуны.

Это хулиган-ветер играл с ее седыми завлекалочками и думал, где бы похулиганить. Маринка была в джинсах, гирлянду Борода привязал к березе на три узла, панамки и кепки из-за пасмурной погоды сегодня не требовались. Даже Колян предусмотрительно прикрепил список песен к ноутбуку скотчем, и сорвать его не представлялось никакой возможности.

Еще два отряда отмаршировали в центре линейки, и когда последняя прищепка заняла свое место в связке, Нонна Михайловна объявила минуту молчания. Но хулиган-ветер не смог помолчать. Он не носил никаких одежд – ни черных, ни белых, ни цветных, а Лола Викторовна ему сегодня нравилась. Она смешно ругалась на женщину в черном, и платочек у нее был такой легкий и воздушный, синий,