– Фто? – резко ответил Гадж. Он уже говорил почти хорошо.Луис решил, что ребенок и понимает все отлично.

– Не хочешь прекратить это варварство?

– Пфи! – возбужденно ответил Гадж. – Пфи! Где пчки, пап?

Это предложение, если точно воспроизвести его, звучалопримерно так: «Пти. Где мьи чки па-ап?» и переводилось: «Где мои тапочки,папа?». Луис часто удивлялся языку Гаджа, но не потому, что тот был милым, апотому, что все маленькие дети разговаривали точно иностранцы, обучающиесяанглийскому неким беспорядочным, но всегда сверхъестественно правильным путем.Он знал, что дети могут воспроизводить вес звуки человеческого голоса,допуская…плавные трели, которые отличают студентов-французов, первый год изучающиханглийский, ворчание и щелканье австралийских дикарей, грубое звучание немцев.Научившись говорить, дети теряют такую способность. Луис удивлялся (и уже не впервый раз), ведь детство – время, которое забывается, но почему-то именно вдетстве закладываются основы знаний.

«Чки» Гаджа были, наконец, найдены.., они тоже оказались подкроватью. Луис верил, что в семьях, где маленькие дети, свободное пространствопод кроватью обладает сильным и таинственным электромагнетизмом, которыйпритягивает вес виды мелочей – все, от болтов, заколок, ползунков, до цветныхфломастеров и старых номеров журнала «Сезам Стрит» с кошками между страницами.

Рубашонка Гаджа, однако, оказалась не под кроватью. Оналежала на середине лестницы. Его красная шапочка, без которой Гадж отказалсяпокидать дом, отличалась от остальных вещей, потому что оказалась на месте – встенном шкафу. Это было, естественно, последнее место, куда они заглянули.

– Куда едем, пап? – по-компанейски спросил Гадж, протянувруку отцу.

– Пойдем на поле миссис Винтон, – ответил Луис. – Запустимбумажного змея.

– Бумея? – с сомнением спросил Гадж.

– Тебе понравится, – сказал Луис. – Подожди-ка минутку.

Они оказались в гараже. Луис нашел свое кольцо с ключами отнезапертой кладовки. Включив в кладовке свет, он быстро обнаружил «ястреба», досих пор лежавшего в полиэтиленовом пакете универсального магазина сприкрепленным ценником. Луис принес змея домой в середине февраля и с тех порсам сгорал от нетерпения и желания запустить игрушку.

– Фто? – поинтересовался Гадж. В переводе означало: «Что жеэто такое, чего я не знаю?»

– Это – воздушный змей, – сказал Луис и вытащил змея изпакета. Гадж смотрел, заинтересовавшись, в то время как Луис собирал «ястреба»,который должен был раскинуть прочные пластиковые крылья футов на пять. Еговыпуклые, красные глаза горели на маленькой головке, сидевшей на небрежнораскрашенной розовой шее.

– Птица! – закричал Гадж. – Птица! Пап! Дай пцичку!

– Конечно, это – птица, – согласился Луис, прикрепляяпалочки в пазу на задней части змея и привязывая нить длиной пять сотен футов,которую купил по случаю. Посмотрев назад, он повторил Гаджу:

– Тебе понравится это, малыш.

* * *

Гаджу понравилось.

Они запустили змея на поле миссис Винтон. Луис резко поднялзмея в ветреное мартовское небо. Он не пускал воздушного змея с…сколько же лет?Ему было двенадцать. Девятнадцать лет назад? Боже, это ужасно.

Миссис Винтон – женщина того же возраста, что и Джад, нонеизмеримо более хрупкая, жила в кирпичном доме в другом конце поля. Ныне онаредко выходила из дома. За ее домом поле кончалось и начинался лес – лес,откуда рукой подать до Хладбища и до земли, где хоронили своих мертвых Микмаки.

– Бумей летит, пап! – закричал Гадж.

– Конечно. Смотри, как это делается! – Луис отклонилсяназад, смеясь и радуясь. Он стал разматывать катушку с нитью так быстро, чтонить нагрелась и огнем обожгла его пальцы. – Посмотри на «ястреба», Гадж! Онхочет вырваться!

– Вырваться! – закричал Гадж и засмеялся, звонко и радостно.Солнце выплыло из-за толстого серого весеннего облака, и температура сразу же,казалось, поднялась градусов на пять. Сын и отец купались в ярких, удивительно,почти по-летнему теплых, мартовских солнечных лучах, а вокруг поднималась сухаятрава поля миссис Винтон; над ними кружил «ястреб». Он рвался в синюю вышину.Его пластиковые крылья вибрировали в воздушных потоках, так же как вибрировалив те дни, когда Луис был мальчишкой. Луис всегда хотел взлететь над землей,посмотреть на мир сверху. Какой он, этот мир, на самом деле? Только картографыв детстве могли видеть такие сны. Поле миссис Винтон, такое белое и ровное,словно паутиной, перечеркнутое сугробами еще не до конца стаявшего снега,выглядело огромным параллелограммом, словно заплетенный в каменную оправу сдвух сторон – с одной стороны черным потоком текла дорога, а с другойначиналась речная долина. С высоты «ястреб» видел все это своими краснымиглазами. Река напоминала холодную серую стальную ленту – по ней плыли обломкильда; на другой стороне реки стояли Гампден, Невбург, Винер-порт, гдерасполагались доки. Возможно, плавая под клубящимися облаками, «ястреб», виделШахту Святого Иова или даже край земли, где Атлантика обрушивала свои валы наголые скалы Чапслвэйта.

– Посмотри, как он летит, Гадж! – воскликнул Луис изасмеялся.

Гадж оказался далеко позади. Он то и дело готов был упасть вгрязь. Его личико расплылось в широкой улыбке. Он махал змею.

Луис слегка расслабился и сказал Гаджу, чтоб тот подержалсяодной рукой за катушку. Гадж вцепился в нее, даже не глядя по сторонам. Он немог отвести глаз от змея, который летал и танцевал на ветру.. Тень змеяметалась по полю.

Луис дважды обмотал веревку вокруг кисти Гаджа и толькопотом, посмотрев на нить, удивился, как сильно тянет она малыша, как онанапряжена.

– Фто? – спросил малыш.

– Теперь ты сам держишь эту летающую штуку, – объяснил Луис.– Молодец. Это твой змей.

– Гадж пускает Бумея? – спросил Гадж так, словно спрашивалне отца, а себя самого, чтобы удостовериться. Экспериментируя, он потянулверевку; змей метнулся вниз. Луис и сын вместе засмеялись. Гадж вытянул впередсвободную руку, словно хотел схватить игрушку, но Луис засмеялся, а потомзабрал у него нить. Так они и стояли вместе посреди поля миссис Винтон, следяза «ястребом».

Этот момент Луис не забудет никогда. Как он запустил змея,точно мальчишка, а потом обнаружил часть себя, воплотившуюся в Гаджа, его сына.Ему казалось, что он стал таким же маленьким, как Гадж, и что он смотрит на мирего глазами.., смотрит на мир, огромный и яркий; мир, где поле миссис Винтонбыло необъятным как Соленая равнина Бонневилля; а воздушный змей парил надними, становясь все меньше и меньше. Нить билась в его руке, словно живоесущество; ветер ерошил ему волосы.