Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мальчикам сюда нельзя, – сказала ему Женя, – если бабушка узнает, нам крышка. Но зашел ты удачно, можешь все рассказать.
Оба они, и Женя, и Саша, повернулись к Алине.
– Что?! – спросила та и поставила «Скопчество» на полку. – Что вы так смотрите?
– Женя считает, я должен рассказать тебе одну вещь… но я не знаю, надо ли.
– Надо, Алекс, конечно, надо! – Женя притопнула ногой. – Правда дороже золота.
И тут Алине стало страшно. Сейчас этот длинный, с густыми бровями парень скинет ботинки, размотает свой шарф и признается ей в любви. Вот здесь, в комнате с белым крахмальным тюлем и книгами без лица. И что она скажет в ответ? Прости, бывший Алекс, но я-то тебя не люблю?
– Короче, я слышал один разговор… плохой разговор. – Он так и стоял в дверях на тряпке в зеленый цветочек. – Не думай, пожалуйста, я подслушивать не приучен. Но мне показалось, там для тебя… опасность.
Опасность? Алина тревожно взглянула на Женю.
– Не знаю ничего, клянусь, – та замахала руками, – Алекс хранит твои тайны, как пес цепной. Идите, идите отсюда, – она затолкала Алину к выходу, – и говорите вдвоем.
На лестничной клетке было тепло, пахло стиркой и рыбным супом. В квартире двенадцать, соседней с Жениной, визгливо плакал ребенок. Мерный женский голос баюкал его, а мужской бубнил у самой двери, видно, отец ребенка говорил по телефону. Саша хмуро спросил:
– Мы как, в кафе? На улице минус семь.
– Давай лучше здесь. – Алина пошла по ступенькам вверх, к окну между этажами.
Они сели на подоконник, свесив ноги. Свет уже уходил, и тени их еле виднелись на каменной плитке пола. Саша по-детски, двумя кулаками, потер глаза.
– Ладно уж, расскажу… Неделю назад, вечером, я задержался в школе. Слышу – в учительской женщина плачет. Я подошел, думал, помощь нужна. Но с ней и так кто-то был… Знаю, подслушивать нехорошо, но…
– Хватит! – вспылила Алина. – Подслушал и молодец, продолжай.
– В общем, плакала твоя мама.
– Мама?!
– Да, а Борисовна ее утешала. Виктория Ивановна сначала только всхлипывала. А потом сказала: «Павел в городе, и давно. Я знаю, он хочет видеть дочь. Мне страшно, Алла Борисовна! И так висим на волоске, а если он явится, что будет с Алиной, да и со мной…» Дальше не слышал, прости, дети какие-то побежали. Ты понимаешь, о чем это?
Алина понимала.
Павел в городе, и давно. Он хочет видеть дочь.
Лестница задвоилась, из всех углов пахнуло кислым. На грудь лег тяжелый кирпич. Алина со свистом задышала и стала мелко хвататься за Сашину куртку.
– Тихо, тихо! – Саша спрыгнул с подоконника. – Глубоко не дыши, по чуть-чуть. Нет, не так, не глотай воздух, слышишь?! И на меня смотри, на меня!
Он растирал ей руки и говорил, говорил. Дом качался, будто стоял на сваях, врытых в сухой песок. Ребенок визжал, а под Алиной в бурой крашеной батарее злобно скворчала вода.
– Вот, молодец. Еще. Вдох короткий, выдох длинный. Короткий, короткий вдох!..
Кирпич понемногу делался легче, потом растаял совсем. Дом, напоследок качнувшись, крепко встал на ноги. Кислое отступило, и стирка с ухой снова наполнили лестницу.
– Прости, – сказала Алина и вынула дрожащие пальцы из Сашиной руки. – Павел – мой отец, а фамилия его, по-видимому, Хасс.
Саша покачал головой, мол, нет, не может быть. Отступил в сторону.
«Первый пошел», – усмехнулась Алина. Теперь все они станут шарахаться – ай-ай, дочка маньяка! С пятнами, как лишайная, только хуже, гораздо хуже.
– Погоди. – Саша вытащил из рюкзака бутылку с водой, протянул Алине. – На, пей и рассказывай по порядку.
Ребенок давно смолк, а Алина все не могла остановиться. Саша слушал, покусывая шарф и сжимая до белых костяшек кулаки. Снаружи стемнело. Лестница, словно обросшая сизым мхом, стала прохладнее и теснее. Дверь подъезда изредка хлопала, но до третьего этажа, где сидели Алина с Сашей, так никто и не поднялся.
– Окей, подведем итоги. – Саша вынул из кармана спичечный коробок. – Твоего отца зовут Павел Петрович, так же, как и Хасса. – Он положил на подоконник спичку. – Виктория Ивановна утверждает, что его фамилия – Седов. Ни доказать, ни опровергнуть ее слова мы пока не можем. Дальше. Возраст у них одинаковый, пятьдесят. – Новая спичка легла рядом с первой. – Оба жили в городе, оба уехали, и оба, выходит, вернулись. Оба. Или один.
Спичка, теперь уже третья, треснула в Сашиных пальцах. Сломанную, он бросил ее к первым двум.
– Все это нам ничего не дает. Да, совпадений полно, но они могут оказаться лишь совпадениями. По сути, мы ничего не знаем. Когда тот и другой уехали из города? Была ли у Хасса семья? Где жил Хасс до отъезда? Чем болел твой отец и болел ли вообще? – Спички ложились одна за другой. – Ответ на любой из этих вопросов может убить все страхи. Ну или не убить… Тут главное, знать, чего ты хочешь сама. Скажи, чего, и мы разберемся, я тебе обещаю.
Алина смотрела в окно, на желтый фонарь, окутанный облаком снега. Чего она хочет? Может быть, просто жить? Пусть не как люди, но зато спокойно и хорошо. Не сбегать от всего и не гнаться за тем, чего у нее нет. Пока нет. Алина вынула спичку из коробка.
– Я хочу узнать, кто мой отец. Кем бы он ни оказался. Всегда хотела – с тех пор, как поняла, что отец у меня в принципе есть. Он здесь, он близко, он ищет встречи со мной. И если он – Хасс, мне нужно об этом знать.
Спичка вспыхнула, голова ее стала чернеть и тихо клониться набок. Огонь уже готов был ужалить Алину за пальцы, но Саша коротко дунул на него, и тот погас.
– Окей, план такой. Я в интернет. Буду искать про Хасса и про Седова. Да, помню, ты искала, но я ищу лучше, поверь. На тебе – Виктория Ивановна. Если ее расколоть, остальное вообще не понадобится.
– Мама не расколется, – вздохнула Алина, – ты знаешь, я пыталась. Она даже от Ксении Львовны скрыла, самой близкой подруги.
– Точно известно?
– Да, мы на днях говорили. Она ничего не
