Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Приходите к нам снова, – сказали ей из-за барной стойки.
– Да ни за что, – ответила она и всем телом навалилась на дверь.
На улице еще не стемнело, но посерело заметно. Скверик, в котором стоял «Алеко», сильно подтаял. Снег, крупитчатый, неглубокий, был почти рыжим, будто его замесили с песком.
– Ничего, – пропыхтела Алина, – главное, грязь переплыть, а там разберемся…
Она пошагала, считая: раз шаг, два шаг, три шаг. Ноги ступали в ямы, мокли, пачкались, но Алина все шла к мигающей огнями дороге. Ну их обоих, и Зяблика, и Марию. Сериал какой-то – где шлялся да почему пропал… Шаг одиннадцать, шаг двенадцать. С чего она решила, что влюблена?! Восемь вздохов, птицы, коньяк… А восемь ли раз вздохнула Мария до и, главное, после того, как он от нее сбежал? Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Не-е-ет, ну ее, эту влюбленность. Пусть уж ничего не меняется. Алина – подруга из города. Зяблик – друг… из иных мест.
На тридцать девятом шаге ей под ноги прыгнул мальчишка – мелкий, вроде маминых. За ним еще два или три… Алина прикинула, сколько их, пестро одетых, лохматых, с чумазыми лицами. Вышло не менее десяти.
– Вам чего? – спросила Алина, качнулась и чуть не свалилась в рыжую слякоть.
Дети загомонили – язык был явно чужой – и подошли почти вплотную. Мальчик-черныш с болячками на губах пощупал ее пальто. Другой, бритый налысо, стащил с Алины варежку и, смеясь, бросил девчонке в красном платке. Девчонка варежку не поймала, озлилась и дважды топнула по ней валенком без галоши. Алина хотела пройти, но они налипли, как репья и с визгом стали тянуть ее в разные стороны. Алина забилась, царапая скользкие руки, схватила кого-то за шкирку, швырнула, но вырваться не смогла. Тогда она звонко, на весь утопающий сквер, закричала:
– Зяблик! Скорее, сюда! Зябли-и-ик!
Пацаненок в огромной куртке дернул ее за шарф. Затем еще раз – сильно, почти придушил. Девчонка в красном платке больно ударила под коленку. И Алина, как забиваемый фермером бык, бессильно упала в холодную жижу. Она кричала, зная, что никто не придет, и горький поганый комок рос в ее сорванном горле.
Ватник хлюпал широким носом, щерился, злился. Дети кидались в него камнями и белым песком. Алина тоже швырнула – новый сандалик с бабочкой-пряжкой. Ноге без сандалика стало легко. Ватник по-песьи взвыл, с рыком пошел на Алину. Все закричали – собака, собака, спрыгнули вниз, побежали. И только Алина, полубосая, осталась сидеть на заборе…
– Собака, собака, – сказала Алина и встала на четвереньки. Потом зарычала, точь-в-точь как ватник, и прыгнула на девчонку в платке. Та ойкнула и спряталась за болячечного черныша. Алина оскалила зубы и, если бы черныш не отшатнулся, она свалила бы его и, наверное, искусала. Дети примолкли, но круга не разомкнули, и Алина тогда залаяла – бешено, громко, насколько ей позволяло саднящее горло. Бритый заозирался, подхватил самого младшего, крикнул гортанно: «Йо-ла-а-а!», и все они живо, как крысы, бросились наутек.
Не сразу, через минуты, коленки и руки, стоящие в снежной пасте, заломило от холода. Алина встряхнулась, протерла лицо грязным снегом и поднялась. Нашла затоптанную варежку, выжала и сунула в карман. Хотелось помыться, хотя бы просто под краном, но возвращаться в кафе Алина не стала бы ни за что. Медленно подстывая, она пошла тем же курсом – к дороге, где можно было поймать маршрутку.
– Угваздалась-то как! – Кондукторша маминых лет, морщась, взяла у Алины деньги. – Эй-эй! Дальше проходи, нечего тут торчать, приличных людей перемажешь.
Алина, не споря, прошла вглубь салона. Села у печки, прикрыла глаза и широко улыбнулась. Первый раз в жизни она защитила себя сама. Она смогла – без мамы, без Киры, без Зяблика. Не захлебнулась, не умерла, а прогнала прочь этих маленьких пестрых крыс. Вот только ватник… Опять жуткий ватник. Откуда он взялся и, главное, когда? Алина закрыла глаза и принялась крутить назад – собака, прореха цвета топленого молока, текущие слюни, фонтан… фонтан из песка…
Ватник жирной беспалой рукой дернул Алину за платье. Дернул так, что она упала – на ту, его сторону, и сильно ударилась. Дети бежали с крысиным визгом, а ватник, утробно рыча, будто куклу, тащил ее за подол.
Да. Она вспомнила, когда в голове ее появился ватник. Полгода назад. Школа, первое сентября. Пахнущий краской Павел Петрович Хасс… А вдруг ватник и есть Хасс, только моложе на девять лет? Лицо его вспомнить не удается, но толстая шея и круглая голова… И еще. Если Хасс – это папа, то пазл, похоже, сложился. Сбежал от семьи, через шесть лет вернулся, совсем нездоровый. Хотел найти свою дочь и, черт подери, нашел. Теперь, спустя новые девять лет, он занимается тем же – ищет Алину. Вот почему так боится мама! Боится и будет бояться, пока Зверь не окажется в клетке.
Алина хлопнула дверью, и на звук из кухни выскочили мама и Кира. И та и другая с чашками, словно чашки прилипли к пальцам и оставить их на столе было никак нельзя.
– Привет, детка. – Мама поправила волосы, и стало видно, что на локте у нее разошелся шов.
– Здоро́во, подруга, – помахала Кира. – А я тут к мамхен твоей зашла, пошпрехать о личном. Дела-то мои не гут.
Алина слабо понимала, какой совет может дать мама, сама с неудавшимся личным, но, разумеется, промолчала.
– Лампаду зажги, подруга, чего в полутьме копошишь?
Пошарив рукой по стене, Алина включила свет. Обе, и Кира, и мама, вполне предсказуемо охнули. Мама сунула кружку Кире и квохчущей курицей заметалась перед Алиной.
– Ты что, упала? Где? А как упала-то? Вся перепачкана, хрюша-гаврюша, теперь за химчистку плати. Ушиблась? Может, к врачу? Еще не поздно, еще работает!
Она подошла слишком близко и жарко дышала, и дергала за пальто. Алина, прижатая к двери, долго терпеть не смогла.
– Ну, мама, не надо! Все у меня хорошо!
Мама обмякла, по лицу ее от скул к подбородку поползла белизна.
– Ты… ты… пьяная?!
– Пьяная? – вытаращилась Кира. – Серьезно?!
– Да трезвая я! – Алина сняла пальто. – Уже трезвая. Почти.
– Позволь узнать, где ты пила, – сипло сказала мама. – А главное, с кем. Кто этот человек, я ему ноги повыламываю, я ему… – Она задохнулась и с силой
