– Жалко… но все равно, давай сдадим! Он плохой. Мамка говорит, тетю Олю с работы напугал, она теперь заикается. Без него нам хорошо было, весело. А сейчас вечно ты с ним запираешься.

– Сдадим, – я погладил его по голове, – потом обязательно сдадим, вот увидишь.

Мелкий порылся за пазухой и вытащил узелок, свернутый из носового платка.

– Сливы тебе принес. – Он протянул узелок, и варежки его повисли на резинках, как уши больной собаки. – А Павел твой только жрет!

– Где взял? – нахмурился я.

– Не бойся, не украл. Тете сумку помог дотащить, она и дала.

Я развернул платок. В свете газовой лампы сливы казались почти черными. Однажды подвыпивший Хасс взялся учить крысеныша. С горячим ноющим ухом я сбежал от него и спрятался под кроватью. Через сто гулких лет пришла мать и принесла сливы в клетчатом платке, крупные, черные, слегка переспелые. Сливами этими она выманила крысеныша из пыльной щели и долго целовала его в макушку. А в комнате все было прозрачное от солнца – и цветы на окне, и граненый флакон с каплями, и мои липкие от сливового сока пальцы…

В подсобке очень внятно сказали:

– Аня! Знаю, где Аня! Пойдем к Ане!

Я вскочил и принялся отпирать замок. Мелкий смотрел на меня исподлобья, словно в чем-то хотел укорить. Пожалуй, я даже понимал, в чем.

– Не ходи, – нахмурился он, – у нас разговор, а ты идешь.

– Прости, это важно. Посиди чуть-чуть. Внизу, на полке, новые комиксы.

– Важнее меня?! – крикнул Мелкий, но я, не ответив ему, скользнул в сырой полумрак подсобки.

Хасс в расстегнутых брюках стоял и кивал кому-то невидимому. Ладонь его свободной руки гладила стену.

– Аня, – говорил он, – моет ноги. Аня ногу подняла, под ногой дыра.

Снаружи громко хлопнуло. Я вздрогнул и едва не выронил ключ. Метнулся в первую комнату – на всякий пожарный. Там все было по-прежнему. Шипела лампа, стонали в печке дрова, мрачно смотрел со стола бумажный Хасс. Разве что Мелкий ушел, бухнув дверью. Ушел и забрал мои черные сливы в мятом сопливом платке.

Глава 10

Папина дочка

Алекс, он же Винт, и блаженная Женя лепили в лысом сквере снеговика. Первый огромный ком уже лежал, готовый, на утоптанном снегу. Второй они катали, толкая его в четыре руки. Маленькие девочки в красных комбинезонах, одинаковые, как двое-из-ларца, пытались сделать снеговичью голову. Алина смотрела на них издалека, с той стороны улицы. Смотрела и жалела, что не может влиться в общую суету, перепачкаться снегом, вспотеть от веселой работы. Последний раз она веселилась еще в декабре – в окраинном дворе, где Зяблик стащил дитяткины санки. В письме он назвал ее славной, а после пропал, и весь конец декабря, а потом и каникулы Алина проторчала одна.

Новый год, как всегда, вышел скучным. Журчал телевизор, остро пахли салаты, мама с подругой, Ксенией Львовной, ругали учеников. Алина хотела пойти к Кире, но ее не пустили, мол, не положено, праздник семейный, сиди. Она и сидела, слушала, как за окном свистит и грохочет и как другие дети, более счастливые, чем сама Алина, многоголосо кричат «ура».

Горелой бумажкой от петарды пролетели каникулы. Слишком короткие, чтобы подготовиться к встрече с классом, брезгливо поджимающей губы Борисовной и мальчиком из приличной семьи. Мальчика Алина больше не любила и даже перестала считать его красивым. Но когда он брал за руку фифу Ермакову, Алине хотелось взяться за огнемет.

Алина стояла, смотрела и словно толкала вместе с ними белое пузо снеговика. А потом ее заметил Винт. Он распрямился и что-то сказал. Женя тоже оторвалась от снежного кома и помахала Алине кончиком шарфа.

– Иди к нам! – закричала она.

Сама не зная зачем, Алина перешла дорогу. Женя шагнула ей навстречу, улыбнулась и вдруг присела в глубоком реверансе. Алина подумала было: «И эта издевается», но тут же поняла, что приветствуют ее вполне искренне.

– Здравствуй, – кивнул Алекс и сдернул шапку. Волосы его немного отросли и походили на тугие завитки брокколи.

Девочки-из-ларца набросились на оставленный ком, но с места сдвинуть не смогли. Хором загомонили: «Саша, Саша!», и Алекс, надев шапку, принялся им помогать. Алина узнала девочек – с сентября они учились в мамином классе.

– Чьи это дети?

– Наши, – серьезно ответила Женя, – мы их украли и теперь растим.

– Как украли? – испугалась Алина.

– Шутка, – Женя отряхнула варежки, – Алекса сестрицы. Отец у них на заработках, а мать болеет. Хорошо отцу, мир поехал смотреть.

Алина вовсе не была уверена, что ему хорошо где-то там, вдали от дома, детей и больной жены. Вслух же она сказала:

– Знаешь, я бы тоже сейчас уехала, – но потом вдруг вспомнила снежный двор, простыни на веревках, теплое дыхание Зяблика и чуть слышно добавила: – Впрочем, нет, не сейчас.

– И я не сейчас, – поддержала ее Женя, – баба-то не долеплена.

Дунул ветер, и над сквером побежала крупяная поземка.

– Прости, пожалуйста. – Алина взяла Женю за тонкую косичку. – Я тебя обидела тогда, еще осенью, в столовой. Мне стыдно, правда.

– Ты обидела? – удивилась Женя. – Не может быть. Ты самая добрая в нашем классе. После Алекса, конечно. Но если хочешь, ладно, прощаю.

Вот так, подумала Алина, и привыкают к травле. Одна обида, две, три, десять. По десять каждый день. Ты перешагиваешь некий порог, и за ним уже не помнишь, кто, когда и по какой причине сказал тебе гадость. И ведь то же самое может случиться с ней, Алиной, и непременно случится, если она не придумает, как ей быть.

– О-го-го-го! Полетели! – Подхватив сестер, по одной в руку, Алекс побежал вокруг недолепленного снеговика. Девчонки визжали и болтали ногами в воздухе.

– О-го-го-го! – Женя бросилась к фанерному листу, лежащему неподалеку. К листу была приделана веревка. – Ну-ка, кто кататься на олене, живо в сани!

– Я, я! – закричали девчонки. Брат отпустил их, и они уселись друг за другом на фанеру.

Женя потянула за веревку, и Алина осталась один на один с Винтом. Они помолчали, глядя в разные стороны. Потом Алина спросила:

– Ты тоже думаешь, что я вру, а Ситько молодец?

Алекс пожал плечами.

– Я не знаю, что думать.

– Тогда просто поверь. Ты же все видел, ты ведь даже ударил его. Гляди! – Алина расстегнула куртку. – Во мне пятьдесят килограммов. Я могу изнасиловать такого, как он? Я девочка, Винт, я вообще никого не могу… ты веришь мне? Винт! Ты мне веришь?!

– Верю, – вздохнул тот, – верю, конечно. Застегнись, простынешь.

Алина дернула