Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мария усадила меня напротив незнакомого парня, чуть полноватого, но очень живого, с яркими синими глазами.
– Герман, – представился он и через стол пожал мне руку. – Мы с Милошем друзья. Что будешь – вино, коньяк?
Я, разумеется, выбрал морс. Мария же протянула Герману бокал и потребовала «вина до краев». Спорить я не стал – у себя дома она могла делать все, что ей вздумается.
Выпив первый бокал, Мария попросила второй. А после второго крепко сжала мое колено. Наверх, к паху, тут же побежала легкая рябь.
– Когда ты последний раз был со мной, – спросила Мария, – помнишь?
– Не так давно, – ответил я и откинулся на спинку стула.
Тонкие пальцы, топ-топ-топ, пошли по бедру вверх.
– Придвинься к столу, плотнее, ну же!
Шваркнув стулом по полу, я уперся животом в жесткий край.
– Не помнишь… – Она поднялась выше, и в джинсах моих сделалось тесно, как в переполненном лифте. – Потому что давно, очень, очень давно…
Комната карусельно плыла. Пахло сиренью. Голос Марии, словно назойливая оса, метался где-то рядом, и пальцы, не менее назойливые, терзали меня под столом. Хотелось схватить ее, подмять под себя, но было нельзя. И я просто сидел, вцепившись в полупустую тарелку.
Милош пошептался с дядей Бичо и включил проигрыватель. Иголка ткнулась в пластинку, и по комнате кубарем понеслось: «Пото-лок ледя-ной, дверь скри-пу-чая…» Мария вскочила и с криком «Танцы, танцы» потащила Петера к не убранной еще елке. Остальные потекли за ними. Не встал только я, измученный и полупустой.
Вскоре ко мне подсел дядя Бичо, налил вина и жестом показал – надо выпить. Пришлось сделать несколько глотков. Бичо кивнул, потер мощную бычью шею и спросил:
– Нашел, кого искал?
– Нет, – соврал я.
– Значит, повезло, – усмехнулся Бичо, но кому повезло, мне или Хассу, уточнять не стал. – А вообще что?
И тут я дал слабину.
– Подставили меня, дядя Бичо. Бумаги принес в одну фирму. Помню, принес, в руки сдал. А говорят – не приносил. Всего не расскажу, но там замешан Хрящ. Кстати, он приветик вам передавал.
– Доиграется, сопляк, – нахмурился Бичо и надолго замолчал.
Пластинку сменили, и Мария гибким вьюнком приникла к сдобному Герману. Тот, надо сказать, из рамок не выходил – ладонь держал строго на талии и вел аккуратно, словно танцевал с несозревшей девчонкой.
– Вот что, – снова заговорил дядя Бичо, – если ты Хрящу не должен, то и он не продаст. Должен, нет?
– Уже нет, – вздохнул я.
– Тогда ищи, кому выгода. В руки, говоришь, сдал? Руки-то и проверь. Видать, нечисты.
Тягучая «Moon River» смолкла, и Герман выпутался из вьюнка. Милош снял пластинку и поставил другую – старую, из трепаного самодельного чехла. Потянулся низкий, сиплый звук баяна, будто нить с нанизанной на нее слюдой. Мария качнула серебряный шар, висящий на елке, стрельнула в меня глазами и вдруг скинула туфли. Ступни, маленькие, туго обтянутые чулками, застучали по деревянному полу. Я смотрел, как Мария трясет волосами, как лижет ей ноги красный подол, как ходит под шелковой тканью грудь. Смотрел и не мог унять жгучей боли внизу живота. Да я и не хотел ее унимать. Баян надсадно хрипел и словно толкал Марию в спину. Она кружилась, близкая и чужая, и под мышками у нее расплывались темные пятна. Когда баян наконец затих, я встал, взял Марию за руку и молча повел из гостиной.
В комнате ее горел ночник – белая груша на жестяной подставке. Шторы были плотно задернуты, и тусклый уличный свет не пробивался внутрь. Тук-тук, тики-тук – стучали в окно мерзлые ветки акации, и сердце мое стучало так же быстро и неровно. Я толкнул Марию на кровать, одним рывком сорвал с себя футболку и свитер. Упал рядом и ткнулся лицом в густо пахнущее сиренью и потом платье.
– Снимай. – Я потянул за подол, но Мария вывернулась и, обняв подушку, уселась у самой стены.
– Скажи, я некрасивая?
– Очень красивая, особенно без платья. Снимай.
– Тогда почему ты меня избегаешь? – Она скривилась, будто собиралась плакать.
– Я тебя не избегаю, я тебя хочу. Сейчас. Сию минуту. Иди сюда.
– Нет. Слушай! Ты редко бываешь здесь, звоню – не снимаешь трубку. Обнимаю – думаешь о своем. Твой враг таскается за мной, и что? Да ничего, вообще ни-че-го!
В гостиной снова включили музыку, на этот раз по вкусу Бичо. Пел опереточный дуэт, женский голос словно захлебывался и визгливо оттягивал концы слов. Люди смеялись, шумели на разные голоса, и среди них явственно выделялся бархатный тенор Петши.
Натянутая внутри меня струна ослабла, я начал мерзнуть и набросил на голые плечи свитер.
– Я ведь все понимаю, – Мария крепче сжала подушку, – кто ты, а кто я… Девчонка из кабака, которая только и умеет, что любить. Но тебе ведь этого мало, да? Ну скажи, чего же еще! Хочешь, буду учиться? Правда, буду! Дай мне книг, я знаю, у тебя их полно. От сих до сих, каждый день… я могу! Но станем ли мы счастливее?..
Она подползла и грубо схватила меня за оба запястья.
– Все люди как люди, простые, ясные. Один ты вечно где-то не здесь. И чем дальше, тем хуже и хуже. Чего тебе надо, чего?!
Руки ее, сильные, влажные легли мне на шею.
– Чего, милый?!
Я задохнулся и вырвался из этих рук. Оделся, с трудом попадая в рукава, и вымахнул через черный ход на улицу. Дверь стукнула, отрезав опереточные визги, и лишь тогда я понял, что куртка и ботинки остались на том, запертом, конце дома.
– Вот! – Мелкий шлепнул на стол плакат, явно содранный где-то на улице, и разгладил его ладошками. – Смотри!
Разыскивается Хасс Павел Петрович, 50 лет.
Находится в состоянии психической нестабильности. Опасен для окружающих.
При встрече не вступайте в контакт. Позвоните в полицию.
Все-таки нашел.
– У нас там маньяк! – Он треснул по двери, и из подсобки раздалось глухое мычание. – Ты знал?
– Знал, конечно, – признался я, – пугать тебя не хотел.
– А чего пугаться-то? Давай его сдадим! Нам за это денежек дадут. Купим мне камаз и телефон – не с кнопками, а чтобы пальчиком в экран.
