случайный пассажир, он, напомню, с тайнами не напрашивался. Узнал – храни, а не полицией пугай!

Песочный не шевельнулся. Только мышцы под часами-татуировкой как будто стали крепче.

– Не люблю я побитые тайны. Думаю, и ты, парень, от них не в восторге. Тебе же первому надо знать, кто! Знать и пресечь, а то так и будет друг в кровище ходить. Если сможет ходить… понимаешь?

– Знать-то надо, – согласился я и снова сел, – но, видишь, не хочет он говорить.

– А мы по-другому поступим, – песочный взял Мелкого за подбородок, – ты, Митя, скажи, кто это сделал, а я обещаю, полиции не будет. Руки у нас с Зябликом есть, сами твоего обидчика приструним. Ну а не признаешься – не серчай, другими путями пойду.

Мелкий задумался. Повозил по скатерти мокрый изюм, пошмыгал носом. Потом потянул меня за свитер:

– Сказать, что ли?

– Скажи, Мелкий, и мы его поймаем, вот увидишь.

– Да чего там ловить-то, – шумно вздохнул Мелкий, – папка это мой. Как выпьет – озлится и нас с мамкой колотит. Папку же вы не убьете?

– Убить не убьем, – протянул песочный. – Но припугнуть можем, чтобы руки не распускал. Да прямо сейчас пойдем и припугнем. Хороший план, а, Митя? Дома твой папка?

– Да вы с ума посходили. – На материн лоб легла строгая складка. – В опеку надо, у них рычаги посильнее ваших.

– Нет-нет-нет, – завизжал Мелкий, – тетя Аня, не надо, пожалуйста!

Он спрятался под стол и оттуда, из-под стола, жалобно продолжал:

– Меня же в детдом заберут! Вон, Мишку из тридцать третьей забрали, мамка говорит, совсем. А если меня совсем – я умру, вот увидите, тетя Аня, умру! Мамка плакать будет! Вам мамку не жалко, да?!

Я сунул руку под стол и мягко дернул его за путаные кудряшки.

– Никакого детдома, Мелкий. Сказали сами, значит, сами.

– Точно! – подтвердил песочный. – Вылезай, покажешь, куда идти.

Мелкий тут же выбрался наружу, придвинул к себе тарелку с хлебом и распихал по карманам несколько кусков. После выудил из компота здоровенный инжир и, морщась, сунул в рот:

– Пофли, чего сидите?!

– Слушайся их, Митенька, – шепнула ему на прощание мать.

Жили они в кирпичной трехэтажке, длинной, на шесть подъездов. Перед домом спали старенькие автомобили, некоторые в чехлах. С детской площадки на нас смотрели сказочные уродцы, по шею засыпанные снегом. Мелкий открыл тяжелую, без всяких кодов дверь подъезда, и мы нырнули в пахнущую кошками полутьму. Поднимались молча. Планов захвата папаши не строили. Видно, песочный считал меня пацаном, вроде Мелкого, – постоит для порядка, и ладно. Я же знал, что просто стоять не буду ни за какие коврижки. Драка сама по себе не нравилась мне никогда, но при надобности я вцеплялся как бультерьер, кроша и перемалывая кости.

На втором этаже Мелкий забарабанил в дверь тридцатой квартиры.

– Звонок сломался, – хмыкнул он, – а если тихо стучишь, не слышат.

Там, внутри, раздалось шарканье, хрюкнул замок, и дверь боязливо приоткрыли. В щель высунулся невысокий ханурик с такими же, как у Мелкого, кудрями. Глаза его, блеклые, словно рыбья чешуя, тревожно бегали по нашим лицам. Он часто сглатывал, и острый кадык, обтянутый гусиной кожей, лихорадочно скакал вверх-вниз.

– Опять чего натворил? – Ханурик скривился и сунул Мелкому под нос хлипкий кулак. – Ну, Митька, я из тебя дурь повыбью!

– Вы́ отец? – спросил песочный.

– Да кто еще, больше некому. Надо-то чего?

– Супруга ваша дома?

– Нинка-а-а! – заорал ханурик внутрь квартиры. – Митьку привели!

Вышла Нинка, худая, в пестром выцветшем платке на голове. Завязан платок был по-бабьи, под подбородком. Смотрела она хмуро, и от взгляда ее мне стало сильно не по себе.

– Значит, так, – песочный взял Мелкого за руку, – ваш сын – друг моего сына. Я врач, и мой сын привел вашего с жестокими побоями.

– Отпусти ребенка, – глухо сказала Нинка.

Песочный послушался, но в голос его словно подсыпали кварцевого песка.

– С этого дня я лично буду присматривать за Митей, и если еще один синяк на нем появится, вы, уважаемый, – он ткнул ханурика пальцем в грудь, – пойдете под суд.

Ханурик дернулся, заморгал и растерянно посмотрел на жену.

– Слышь, Нинка, судом грозит. А что суд? Возьмет дармоеда на казенные харчи, разве плохо? Хочешь, мужик, себе его забери, два сынка-то лучше одного.

– Ребенок мой, – прошипела Нинка, – никому не отдам. Костьми лягу, хоть трактором переедьте. – По лицу ее от шеи вверх поползла бордовая полоса.

– Не волнуйтесь, Нина, лично вы ни в чем не виноваты.

И тут я услышал короткий всхлип. Мелкий стоял в натекшей с сапожек луже и почти беззвучно ревел. Ну, хватит, – сказал кто-то хриплый внутри меня, – раскланялись, пора и к делу.

Толкнув ханурика к стене, я навалился всем весом и заорал:

– Тронешь их еще раз, ребра переломаю! Каждое, по очереди! Знаешь, сколько ребер у тебя, придурок?!

– Эй, эй, ты чего? – струхнул ханурик, от него пошел резкий потный запах. – Мужик, чего он?

Песочный взял меня за плечо, но вдруг ханурик выпалил:

– Слышь, мужик, больной у тебя щенок-то! – И засипел: рука песочного крепко взяла его за горло.

Потом он клялся, что никогда, никогда не ударит больше ни Мелкого, ни мать. Ныл, мол, не больно-то он и плох, просто жить стало совсем уж тошно. Взял обратно слова про щенка. В общем, сквасился весь, и если бы Нинка не завопила: «Да отпустите же, оголтелые!», просел бы до самых тапок, как старый выгнивший пень.

Мы отпустили, и Нинка увела его домой. Мелкий прикрыл дверь, обнял меня и, задрав кудрявую голову, улыбнулся.

– Хороший ты, Зяблик. И ты, дяденька, тоже, – он повернулся к песочному, – только страшный немного.

– Звони, если что, – усмехнулся я. – Не потерял телефон?

Сотовый – простой, кнопочный – мы купили ему еще в ноябре, когда он начал следить за Веркой.

– На месте! – кивнул Мелкий. – Ну я пошел, у них там вроде щами пахнет.

Щелкнул замок, и мы с песочным остались одни.

– Слушай, ты это… – мне не хватало правильных слов, – зря… не сын я тебе.

– Знаю.

– И вряд ли буду сыном.

– Знаю, – повторил он и начал застегивать пуговицы на пальто.

– Но все равно, спасибо… Песочный.

Я так и сказал – Песочный, с большой буквы «П», и он это понял, и портить другими словами не стал ничего.

Под конец каникул Милош позвал меня на день рождения. Мария велела купить ему шарф и отсыпать в банку сухого шиповника. Когда я с шарфом и банкой появился у дяди Бичо, там уже вовсю праздновали. Во главе стола сидел