– Уволен, придурок! – подытожил он. – Нашел чьи документы потерять! Сиди теперь и жди.

– Чего ждать? – уныло спросил я.

– Поживем – увидим, – вздохнул Михеич. – Но влип ты, парень, и явно по-крупному.

В купеческом центре под Рождество устроили базар. Маленькую площадь, скрытую от ветра сплошными полосками домов, ярко осветили и уставили прилавками. Сам бы я туда ни за что не пошел, но Мария, падкая на всякую мишуру, затащила меня в гомонящую толпу. Снежные хлопья, крупные, подсвеченные фонарями, густо ложились на воротники и шапки. Из чанов с вареной кукурузой, как из пароходных труб, валил пар. Пахло блинами, дешевым глинтвейном и подсохшими елками. Хрипящие колонки заливали площадь песнями вроде «Огней так много золотых», и продавцы надрывались, нахваливая свой товар.

Я купил Марии снегиря-свистульку и брошку – гроздь рябины под снежной шапкой. Брошку она тут же нацепила на пальто, а дуть в снегиря не стала. Сказала, совьет ему гнездо, чтобы спал до весны в тепле. Потом мы пили чай с чабрецом, очень похожий на материн, и голос Марии звенел, как колокольчики в соседней лавке. Видно, на этот голос он и прибежал – встрепанный, щекастый, с недопитым сбитнем в пластиковом стакане.

– Зяблик, ты ли?! Вот крутота! С Новым годом! С осени не встречались!

Ванька, мой ненужный Ванька. Из той, до-хассовой жизни, в которой все было разложено по правильным полочкам.

– Рад видеть! – Он пьяновато улыбался и украдкой косился на Марию. Так косятся на женщин из разряда «бывают же…» – с желанием, но без всякой надежды.

– С Новым годом, Ванька. Как жизнь, какие новости?

– Новости – закачаешься! Бабка моя – ну помнишь ее, все кормить тебя пыталась, замуж собралась! Родики в шоке, а я в шоколаде. Дедулька – первый сорт, на лыжах гоняет и вообще. Говорит, летом в горы меня возьмет. Правда, я тут двойбан отхватил по химии в полугодии. Ни черта в бензолах не смыслю! Придется исправлять, а то никаких гор… Игорек обещал подтянуть. Это друг мой, Игорь, – пояснил он для Марии, – знаете его?

– Нет, – засмеялась она и сунула руку мне в карман.

– Кстати, как там Игорек? – небрежно спросил я.

– Отлично, виделись вчера. Галстук мне подарил шикарный. Посидели в кафешке, поржали над нашими. Анекдотики потравили.

Гогочет, значит, младшенький. Видно, не сказалась на папе пропажа документов. Или просто голову сынку не забивают, мал еще, зачем ему знать. Кстати, и мне никаких новостей от старшего Ситько не поступало. С битами меня во дворе не ждали. Бумажек, мол, давай судиться будем, тоже не присылали. Похоже, он вел свое расследование и результатов пока не получил. Я, разумеется, тоже не безделил. Первым делом, еще в декабре, наведался к Хрящу. Разговор у нас вышел тяжелый, но в итоге кое-что прояснилось. Хрящ мамой клялся, что бумаг не брал. И по его кабаньей морде, изрытой и клыкастой, я понял – действительно, не брал. Тогда я отправился к Кате, отлично понимая – если хорошенько ее потрясти, то высыплется много интересного. Но стекляшку до конца праздников закрыли, а дома девчонки не оказалось. Причем не оказалось три раза подряд, и стало ясно: она куда-то уехала. Я искренне надеялся, что не навсегда.

– Ах ты, жук-пережук! Обыскалась, ноги стерла до пупа! – Девица с пирсингом и красно-синими кудрями схватила Ваньку за шкирку. – Здрасьте, товарищи, – кивнула она нам с Марией и отхлебнула из Ванькиного стакана.

– Пойдем. – Мария потянула меня к лотку с леденцами, девица Ваньку – в другую сторону, и между нами вмиг пролегла оживленная муравьиная тропа.

Дядька-продавец, немолодой, но по-зимнему свежий, улыбнулся Марии.

– Берите, девушка, вкусные конфеты. Небось и не видали таких!

– Правда, не видала! Зяблик, давай купим, ну пожалуйста.

В подставку были натыканы леденцы на палочке, похожие на детские вертушки. Мария пыталась понюхать их, но они, завернутые в полиэтилен, ничем не пахли.

– Апельсин, яблоко с корицей, малина в сливках… – Дядька показывал на конфеты, и пальчики Марии один за другим гладили цветные кругляшки.

– Знаешь, – она вдруг поднялась на цыпочки и жарко прошептала, – твой Ситько ко мне клеится.

– В каком смысле?

– Стоит у «Алеко», в окошко смотрит, домой провожает. Цветы пару раз приносил, я не брала, конечно. А этот с чем, с клубникой? – Она отложила в сторону розовую «вертушку». – В ресторан звал, дорогущий, не помню названия… Говорит, там можно рыбу выбрать, прямо живую еще.

– Что же ты не пошла? Рыбу пожалела?

– Дурак, – она стукнула меня конфетой по лбу, – я тебя люблю, а его не люблю. Так чего зря рыбу гробить? Простите, а лимонный есть?..

Ох, Ситько, Ситько, я и не думал, что ты настолько глуп. Мария – вот эта смуглокожая, с травяными глазами Мария, никуда от меня не уйдет. Хоть дельфина ей зажарь, хоть кита. Она моя – от ботиночных шнурков до теплых родинок на висках. Она моя, и ты ничего от нее не добьешься.

– И давно он… в окошко смотрит?

– С месяц уже.

– Экий молодец. Почему я не знал?

– Толку-то? – Мария пожала плечами. – Ты занят, а у меня братья есть – если что, наваляют ему по полной.

– А сейчас-то зачем говоришь?

– Да подумала – может, он осенью не за тобой следил, а за мной? Ты его подозреваешь во всех грехах, а он просто… влюбился?

Я промолчал. Такие не влюбляются. Никогда. Ему что-то надо, и я непременно узнаю, что. Только разберусь сначала с его папашей.

– Не бери в голову, Зяблик. Подумаешь, красавчик, отшивала и покраше. Сфоткай меня вон там! – Собрав леденцы в букет, Мария побежала к нервно мигающей елке.

С дороги я повернул в снег. Глубокий, зернистый, он проваливался под ногами и громко хрустел. Тропинка к Берлоге, конечно, была протоптана, но мне почему-то хотелось добраться по целине – вот так, оставляя темные ямы, рискуя по пояс увязнуть в снежном болоте. Впереди, вдоль косого забора, росли рябиновые кусты. Запорошенные ягоды свисали красно-белыми гроздьями. Я брел на них, как корабль на тающий в тумане маяк.

Ближе к времянке выбрался на тропинку и сразу увидел это, тоже белое с красным. Кровь на снегу. Кровь?! Откуда? Натоптано явно Мелким – и размер его, и подошва та самая, рифленая, с овалом посередине.

– Чертово колесо! Мелкий, Мелкий!..

Я бежал, задыхаясь, по свежим кровавым точкам, и в голове словно лопались мыльные пузыри.

Замок на двери не висел, да и сама дверь была слегка приоткрыта. Дернув за ручку, я влетел внутрь