Но дело даже не в смерти. Дело в том, что он выставит себясущим дураком перед кучей народишку, прекрасно сведомого о том, какую рольсыграл Филарет в воссоединении Димитрия и Марины. Ну что может быть глупеечеловека, который принародно раздевается и тычет пальцами во все свои позорныеязвы?! Нет, судьба Филарета – молчком молчать и делать вид, что он принужденподчиниться грубой силе. Будет верх Шуйского – Филарет расскажет о принужденияхи издевательствах, коим подвергался в стане самозванца. Если же одержит победуДимитрий – ну, тут совсем другая история, для него Филарет отец родной иблагодетель. Если же все пойдет так, как мечтается Романову, то есть в пренияхШуйского с Димитрием победителей не будет, они взаимно уничтожат друг друга,тогда… тогда судить его просто-напросто будет некому, тогда, глядишь, он самможет сделаться судьей очень многим…

И, стиснув зубы, чтобы не раздробить верхнюю челюсть онижнюю, покрепче зажмурясь, чтобы не воткнулась ненароком в глаз какая-нибудьсоломина, Филарет принялся молить Господа, чтобы зачел ему сии мучения прираздаче будущих благ… когда бы ни наступил тот вожделенный миг!

Будущее показало, что Господь в это мгновение как раз отверзслух свой к мольбам малых сих и услышал Филарета.

Но это показало будущее, а в настоящем, когда измученный,опозоренный пленник прибыл наконец в Тушино и возница сообщил, кого привез,Димитрий был вне себя от гнева, что переяславцы осмелились так поступить смитрополитом Ростовским. Бог весть, какая часть этого гнева была подлинной,какая наигранной, однако тщеславие Филарета могло быть вполне удовлетворено.Димитрий велел плетьми гнать из саней поганую бабу Наташку, вознице отвесилхорошую заушину, что скакал немилосердно и порядком порастряс владыку…

Самозванец лучше и скорее других сообразил, какую выгоду онможет извлечь из этого почетного пленника. В Тушине, как в новой русскойстолице, не хватало только патриарха, и вот Филарет был осыпан милостями ипочестями, чтобы согласился принять сей сан. Филарет милостиво согласился,присовокупив, что служит не царям, а народу и вере. Именно эти его слова имел ввиду келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын, когда, составляя своюлетопись Смутного времени, написал: «Филарет был разумен: не склонился нинаправо, ни налево и в истинной вере пребыл тверд».

Ну, тверд так тверд… С другой стороны, писано сие было ужеспустя несколько лет, когда ни Димитрия, ни Шуйского не было в живых, а всесамые смелые чаяния Филарета сбылись: он стал не просто патриархом, но и отцомнового русского го…

Нет, пока не стоит об этом, ведь это все еще впереди,впереди, впереди! Воротимся в настоящее.

Димитрий дал Филарету в почесть золотой пояс, приставилслужить ему рабов. Его нарекли патриархом. По свидетельству некоего иноземца,Филарет подарил воскресшему царю дорогой восточный яхонт, находившийся в егожезле.

Но в Тушине все же побаивались Филарета, не вполне доверялиему и откровенно следили за ним. В самом деле, было от чего! Признав первогоДимитрия, получив от него милости, он потом служил Шуйскому, открывал мощиДимитрия Углицкого, теперь служил второму Димитрию и, конечно, не мог быть емустолько же предан, сколько сам был ему нужен.

Тем не менее именем новоиспеченного патриарха писалисьграмоты, и признание Филаретом Димитрия усилило расположение и доверие народа кновоявленному царю. Филарета считали ближайшим родственником прежней царскойдинастии и верили ему более, чем кому-то другому.

В этом-то и была вся беда. Вслед за Филаретом вся церковьринулась очертя голову в тенета, раскинутые самозванцем. Священники,архимандриты и епископы оспаривали друг у друга милости «тушинского вора»,перебивали друг у друга почести, должности и доходы ценою подкупа иклеветнических изветов. Из-за этого в иных городах епископы и священникисменялись чуть ли не каждый месяц. Во всем царила полная неразбериха: вполитике, религии, семейной жизни… Смута была в полном разгаре!

Сначала полякам казалось, что взять Троицкую обитель будетнетрудным делом. Стена монастырская была невысока, всего до двух с половинойсажен [60] до зубцов, а с зубцами – три с половиной сажени. Правда, этиневысокие стены были очень толстые, три сажени в ширину, и местами сделаны изтвердого камня. С западной и южной сторон обитель была защищена водою, свосточной подступал лес. На западной стороне, против Погребной башни, и насеверной, против Конюшенной, были хозяйственные дворы, служившие как быпередовыми укреплениями.

Кроме ратных людей, в монастырь набилось множество поселяниз монастырских слобод, сожженных отчасти неприятелем, отчасти самими жителями.Это многолюдство имело и выгоды, и невыгоды: здоровые и нестарые поселяне былигодны на военное дело в случае нужды, но зато женщин было так много в тесномпространстве, что иным приходилось родить младенцев при чужих людях, и никто сосрамотою своей не скрывался. Теснота увеличивалась еще от множества скота,загнанного в монастырскую ограду.

Начиная осаду, Сапега стал на западной стороне, а егопомощник Лисовский – на юго-восточной.

Воеводы, ратные люди и все находившиеся в осаде целоваликрест стоять крепко и верно. Распределили людей, кому где находиться. Назначилиголов из старцев и дворян, по башням и воротам устроили орудия и строгоприказали, чтоб всякий знал свое место. Других назначили помогать им и подаватьвсе нужное. Оглашено было, чтобы никто без воеводского позволения не смелвыступать на вылазку.

Тем временем осаждающие покатили из своего лагеря туры наколесах – девять подвижных деревянных батарей – и расставили вокруг монастыря.Из девяноста орудий, поставленных на туры, начали палить по монастырю каждыйдень с утра до вечера. Стреляли и ночью. Но эти выстрелы мало вредилиосажденным. Орудия у поляков были небольшие и стояли довольно далеко, так чтоядра не долетали до монастыря, а падали в пруды и на пустые места; те же,которые попадали в стены, были уже на отлете и только царапали камни.

Наконец был предпринят первый приступ. Вокруг всегомонастыря растянулись разнородные рати: тут были и поляки, и литва, и казакидонские, и татары, и инородцы. И свои, русские московские люди, слуги «вора»,были тут же. Крикнуло все войско громким голосом – и бросилось к монастырю;катили деревянные тарасы [61] на колесах, чтобы защищаться от выстрелов, неслилестницы для приступа.