Все это совсем не так легко, как ему бы хотелось.

Нелегко. Нелегко.

Он пил кофе, курил и думал о работе – приятное занятие.Только потом почему-то оказалось, что он думает об Алине Храбровой.

Он улыбнулся, вспомнив, как она искала зажигалку, а та былав чашке. Он не знал больше ни одной женщины, которая по рассеянности сунула бызажигалку в чашку!

И негритосов он вспомнил, и японские циновки, и сухие цветы,и все это так же отличалось от его собственного быта, как дворец султана вИзмире от чукотской яранги.

Еще он подумал, как неудобно получилось, что он отпрыгнул отнее, когда она на него налетела. Главное, все таращился исподтишка, а когда онаоказалась так близко, стал акробатические номера выкидывать!

Щекам стало горячо, и он начал с преувеличенным вниманиемпить кофе, помешивать его ложкой, дуть, опять помешивать – в общем, проделыватьмассу ненужных и ничем не оправданных движений, все от неловкости.

Алина Храброва не может иметь к нему никакого отношения. Онне должен думать о ней… так.

Как?

Так, как он думает.

Он должен думать о ней как о коллеге и начальнице.

Ну, на худой конец, звезде и фее. Кто там еще есть из этойкатегории?..

Он не должен думать о ней как об обычной женщине и еще отом, что у нее античная шея и изумительная грудь, и его не может забавлять, чтоона сунула зажигалку в чашку, а потом долго ее искала!

Кажется, только что он вспоминал, как его всегда раздражалоэто самое “должен”!

Ники допил кофе, потушил в пепельнице сигарету и сновараспахнул шкаф. На голову ему немедленно вывалилось мокрое полотенце, и он ссилой зашвырнул его обратно.

Надел куртку, прихватил рюкзак и вышел в коридор.

Домочадцы вовсю ссорились на кухне, выясняли, кто из нихбольше “пострадал на производстве”.

Подерутся, решил Ники, закрывая за собой дверь.

Соседи вызовут милицию. Разборок хватит на весь день.

Вечером все будут пьяные.

Позвоню Лене, шут с ней!

У него было много дел в этот день – ему непременно нужнозаехать на Би-би-си и некоторое время изображать там служебное рвение. Потом онобязательно должен разыскать Толю Борейко и допросить его с пристрастием. ПозвонитьБахрушину. Записаться на прием к Никитовичу или пробиться к Добрынину, чтобытот его записал, если уж просто так у него не выйдет.

И эфир вечером. Это значит, что он увидит Храброву.

Черт, да отстань ты от нее! Зачем она тебе нужна!

Думай о том, как позвонишь Лене” и она станет мурлыкать втелефон, и ты замурлычешь в ответ, и будешь говорить глупости – потому что ейхочется, чтобы ты говорил глупости! – и задавать дурацкие вопросы, и получатьдурацкие ответы, и пригласишь ее вечером в ресторанчик, но не “просто так”, а“с дальним прицелом”!

Не пригласишь же ее сразу в постель после трехмесячногоотсутствия, хотя только постель его и интересовала, и они оба это знали, но“мурлыкали”, соблюдали правила игры!

Почти всегда это взаимное похрюкивание доставляло емунекоторое незамысловатое удовольствие, но сегодня от этих мыслей вдруг сталопротивно, как будто вместо кофе он наглотался микстуры.

Что там у Бахрушина? Нашел ли он Гийома? Удалось ли выяснитьхоть что-нибудь?!

Об Ольге он старался не думать. Просто запрещал себе.

Ольга как-то рассказывала ему, что у Храбровой в эфиревыключился звук и она осталась в полной тишине, без наушника – катастрофа!Связь с аппаратной – главная составляющая прямого эфира. Без нее решительнонепонятно, что происходит с программой, вышел ли на связь корреспондент, неперебирают ли они время, не поменялись ли местами сюжеты! Она довела программудо конца и ни разу не сбилась и не ошиблась.

Режиссера с сердечным приступом отвезли в ИнститутСклифосовского. Вся бригада в стельку напилась.

Храброва уехала домой, как всегда, спокойная, веселая,абсолютно уверенная в себе.

Звезда.

Она стажировалась у Теда Тернера, единственная из всехрусскоязычных ведущих, и Ники испытывал странную гордость, как будто это он самстажировался!

Нет, надо остановиться. Надо думать о Лене и том, какиеименно “лютики” он купит ей у метро. Все цветы в жизни Ники Беляева именовались“лютиками”.

Он съездил на Би-би-си, позвонил в “Интерфакс”, узнал, чтоТоля будет, но позже, намного позже, переделал кучу каких-то мелких дел и кпяти часам оказался на 5-й улице Ямского поля, откуда выходили “Новости”

Российского канала.

В эфирной зоне была странная суета и даже как будто паника.

– Что случилось? Канал закрывают?

Дима Степанов, один из операторов, сделал круглые глаза:

– Ты чего, Беляев, не знаешь?!

– Нет. А что такое? Дефолт?

– Да Храбровой кто-то по башке дал! Представляешь, кинокакое?!

Ники ничего не понял. И повесил куртку мимо крючка.

– Где дал?! Кто?!

– Да прямо здесь! Она из буфета пришла, в кабинет свой дверьоткрыла, и тут – раз!

Ники опять ничего не понял.

– Прямо здесь?! В эфирной зоне?!

– Беляев, ты чего, не слышишь?! Говорю же, в кабинете у нее!Доской прямо в лоб! “Скорую” вызывали! – похвастался Дима. – А на вечер заменынету!

Масленников-то в отпуск ушел, а Танечка Делегатская, котораядо Храбровой была, ни за что не соглашается.

Говорит, разбирайтесь теперь сами, а я вам не помощник. ИБахрушина нету! Чего теперь будет, никто не знает! Цирк, да?

– Цирк, – согласился Ники. Сердце сильно стучало, таксильно, что больно было лопатке, в которую оно былось. – А где она? В больнице?

– Да нет, здесь. Она молодец вообще-то. Сказала, что вбольницу ни за что не поедет, но…

Ники выскочил в коридор, добежал до ее комнаты и распахнулдверь.

Почему-то он был уверен, что в комнате полно народу и всесуетятся вокруг нее, прикладывают лед, подносят лекарство, подпихивают подушки.Он не ожидал, что увидит ее одну – и за компьютером!

– Здрасти… – пробормотал он глупо.

Она подняла голову и посмотрела на него так, что он чутьбыло не отступил за дверь. Ее очки съехали на кончик носа.