как крестный ход закончился и девочки вернулись к себе, а наши мальчики принялись разбирать козлы и убирать остатки еды – излишне говорить, что её осталось немного, – было в каком-то смысле продолжением обряда, который мы все только что завершили. В ризнице были только я и Рыжик. Сверху доносились звуки окончания уборки и шум, производимый отцом Блейком, приходским священником, когда тот уезжал домой на своём «хиллман-минксе», но здесь, внизу, в подвале, всё было тихо и безмятежно, словно во сне. Рыжик стянул стихарь через голову – под ним на нём были только шорты и сетчатая майка – и собирался снять рясу, но тут я положил руки ему на плечи и заставил поднять глаза на себя. Он стоял столбом, подняв лицо и широко раскрыв глаза, и мне казалось, он знает, что я собираюсь сделать…

Не говорите мне, что знаете о чём-то, пока не сделаете этого сами. И не говорите мне, что, сделав это, вы не захотите повторить это снова. Не тычьте в меня пальцем, не оскорбляйте меня и не сулите мне кары Господни. Столь мало из нас знает, каково это, – больше, чем вы думаете, но всё равно немного – из нас, живущих в тайном, зачарованном мире, где всё запрещено, но иногда, в некоторых редких и почти небывалых случаях, всё допустимо.

Сколько времени довелось нам с Рыжиком провести в нашем уединённом раю? Меньше года, но мне ли жаловаться? То есть для меня это был, конечно, рай, а вот как насчёт него? После этого он каждый раз плакал – ему было всего девять лет – но я к этому привык. И я уверен, что помог ему. Ему было нужно, чтобы его любили, знал он об этом или нет. Многие ли из нас в таком юном возрасте могли бы сказать, что для нас хорошо, что для нас правильно? Рыжик наверняка даже испытывал некоторое чувство гордости за то, что я избрал его и сделал его своим особенным воспитанником. Наверняка это было для него источником удовольствия. Мне приходится в это поверить, и я в это верю.

Я мог бы выбрать кого-то из множества других кандидатов. Должно быть, слухи о нас с Рыжиком уже распространились в определённых кругах. Когда лето подошло к концу и сменилось осенью, я начал замечать, что вокруг меня, без каких-либо усилий с моей стороны, образовалась небольшая группировка… как бы их назвать? Аколитов?

В каждом учреждении существует неофициальная иерархия. Это естественно – даже ангельские хоры выстроены в строгом порядке, начиная от вашего рядового, ничем не примечательного ангела-хранителя и вплоть до шестикрылых серафимов, «пламенеющих», которые служат непосредственно Господу Богу. Однако Каррикли не был священным Царствием Небесным, так что местная Табель о рангах складывалась на основе физической храбрости, безжалостности и чистой хитрости.

При мне мальчиками верховодил маленький светловолосый сорванец по имени Ричи Рош, которому было не больше тринадцати. Он управлял училищем, как мафиозный босс, казня и милуя через сеть приспешников, получающих жалование в сигаретах, батончиках «Марс» и порнографических фотокарточках – откуда они их доставали, одному Господу Богу ведомо. Всё это было известно взрослым, даже брату Малдуну, старосте училища, однако не делалось с этим ничего – по той простой причине, что система работала. Ричи поддерживал порядок в заведении, а порядка и мирной жизни хотели все, не только братья и мальчики, но и бакалейщики, и продавцы газет, и владельцы кондитерских, которые снабжали училище и получали от системы солидную прибыль. Иногда я задаюсь вопросом, не находились ли Ричи и брат Малдун в сговоре – меня ни капельки не удивило бы, если бы это оказалось именно так. Господь и служащие Ему серафимы действуют способами, неисповедимыми для нас, простых смертных.

Как бы то ни было, ниже уровня Ричи и его шпаны находилась группа примерно из полдюжины несчастных бедняг, которые сидели тихо, как мыши, тратя всю свою энергию на то, чтобы остаться незаметными, и таким образом избегая худших из беспрестанных издевательств. Я заметил, что именно они и проявляют ко мне симпатию, улыбаются мне в коридорах, предлагают выполнять за меня мои обязанности и отвечают прилежнее других на уроке апологетики, который я вёл с утра по субботам. Неприятно это говорить, но мелкие эти гадёныши были один смазливее другого, и я, конечно, ничего такого с ними не делал, за исключением тех редких случаев, когда появлялась возможность, которая была слишком хороша, чтобы ею не воспользоваться. Был один маленький большеглазый парнишка, которого я время от времени загонял в угол в котельной и вставлял ему по первое число напротив труб с горячей водой, просто чтобы вбить ему в голову, что если постоянно на что-то напрашиваешься, рано или поздно ты именно это и получишь – и тебе может понравиться вовсе не так сильно, как ты думал.

Но в основном я оставлял этих мышат в покое: в самом деле, разве мне было недостаточно Рыжика?

Он не всегда бывал таким уступчивым, как я от него ожидал, – в конце концов, если он принадлежал мне, разве нельзя было считать, что и я принадлежу ему? – и пару раз мне приходилось вызывать Ричи, чтобы убедить его исправиться. О, я бы не стал говорить с Ричи напрямую, вы же понимаете, но способы донести до него нужный посыл всё-таки имелись. Он был смышлёным малолетним шпанёнком, наш Ричи, и соображал, с какой стороны намазан маслом его ломоть хлеба. Он также безошибочно понимал, как далеко он может зайти и когда следует остановиться. Он и его банда никогда не причиняли Рыжику слишком сильного вреда, и те пару раз, когда они устраивали ему тёмную от моего имени, отделывался он довольно легко. Могу вам сказать одно: когда он потом возвращался ко мне, то вел себя куда смирнее. Это были случаи, когда я обходился с ним с особенной нежностью, растирал ему синяки и не слишком усердствовал во время наших сеансов в ризнице.

К слову об этом, часто я задаюсь вопросом: что такого было в этой ризнице, почему именно она была избрана в качестве места для наших с Рыжиком маленьких свиданий? Должно быть, меня привлекло облачение, которое там хранилось. Внимание, с коим мне приходилось заботиться о том, чтобы мы не повредили одеяний и не оставили на них пятен! Представьте себе, если бы однажды, стоя у алтаря, я обернулся бы спиной и явил миру большое серое пятно на спине своей ризы!

Ах да, надо исповедаться ещё кое в чём. В