с целью привить ему навыки цивилизованности. Я научил его читать. Я гордился этим. Да, Рыжик стал для меня особенным парнишкой. Мне никогда не приходило в голову, что именно это Брейди-редемпторист и имел в виду под «заведением любимчиков». Я до сих пор не верю, что причинял какой-то вред. О, кое-что из моих методов было греховным, я этого не отрицаю. Но, как говорил один старый священник, с которым я познакомился много лет назад в семинарии, для того и существует Господь, чтобы прощать нам наши прегрешения.

Да и вообще, возможен ли грех там, где есть любовь? Разве не сам Христос заповедал нам любить друг друга?

Рыжик был славным мальчуганом, в чём я убедился, когда нам удалось соскрести с него грязь и постричь ему космы. Крупным – даже тогда – и не то чтобы ладно скроенным, но, должно быть, было в нём что-то такое, что заставило меня выделить его из толпы. Возможно, дело в том, что он, как и я, был одиночкой. Полагаю, он предпочитал людям лошадей. Был у нас в хозяйстве пони коннемарской породы, на котором он катался без седла. Пони был таким малорослым, да к тому же с выпирающим хребтом, что Рыжику приходилось поджимать ноги, чтобы не волочились по земле. Однако он был предан этому коньку, и это чувство было взаимным. До чего приятно было наблюдать, как они скачут вдвоём по болотным тропкам: крупный рыжеволосый мальчик и маленький пони с жёлтой гривой, развевающейся на ветру! Надо признать, имелась у Рыжика в характере некая звериная сторона, хотя он и старался держать её под контролем, когда я был рядом. Находиться с ним рядом было всё равно что войти в клетку с диким животным, которого усыпили транквилизатором, и действие транквилизатора уже заканчивается. Так что впредь имейте в виду, что я его всегда немного побаивался. Но иногда страх придаёт всему некую особую пикантность, не так ли? – некоторые из вас поймут, о чём я.

Я навёл о нём справки. Выяснять происхождение бедных беспризорников, которые имели несчастье оказаться в Каррикли, всегда было нелегко. Мать его, как мне рассказали, была вполне добропорядочной девушкой или, во всяком случае, обладала вполне добропорядочной профессией – трудилась подсобницей в хозяйственном магазине в своём родном городке в графстве Уэксфорд. Кто отец, как обычно, никто не сообщал. Мне удалось разузнать лишь то, что был он лицом состоятельным и хорошо известным в графстве и что, когда она оказалась в интересном положении, он дал ей денег, чтобы она уехала в Англию и осталась там жить. Это была старая как мир история о приличной девушке из рабочего класса, которая попалась богатому соблазнителю и оказалась в итоге одна на глухой улице какого-то закопчённого города где-нибудь в английской глубинке. И у этих людей ещё хватило бы наглости назвать грешником меня!

Как же так случилось, что меня сослали в Сибирь? А произошло всё из-за одного инцидента, который начинался как невинная проказа. Я был молодым семинаристом, и вот однажды летом мне представилась возможность съездить в Рим вместе с тремя или четырьмя другими молодыми людьми. Нас выбрали вместе с десятком групп из различных семинарий по всей стране, дабы удостоиться аудиенции у самого папы Пия. Мне понравился Рим. Нет, не так – Боже, я влюбился в этот город. Никогда прежде я не выезжал за пределы Ирландии, а тут вдруг раз – и оказался в Италии! Яркое солнце, еда, вино, свежесть раннего утра на холме Пинчо или нежность ночи в тени Колизея… Ничто не могло подготовить меня к тому, что зовётся dolce far niente[34] итальянской жизни, хотя война закончилась совсем недавно, город лежал в руинах и, казалось, был населён одними только искалеченными солдатами, проститутками и спекулянтами. Ребята вроде меня, «юноши в чёрном», как мы себя называли, – были эталонными «простаками за границей» в этом пропитанном злом мире.

Я познакомился с юношей по имени Доменико – ну какое ещё имя лучше подойдёт священнику-стажёру? – который проявил ко мне симпатию и показал мне город. Он называл меня bel ragazzo[35] и подкалывал меня тем, что я не знаю ни слова по-итальянски, хотя его английская речь была вовсе не такой беглой, как полагал он. Это был невысокий паренёк со смуглой гладкой кожей и напомаженными чёрными кудрями, ниспадающими на лоб. А эти глаза… до встречи с Доменико я всегда думал, что характеристика «смеющиеся глаза» – это просто устойчивое выражение. Спустя годы мне попалась на глаза репродукция картины, кажется, кисти Караваджо; на заднем плане этой картины можно было разглядеть фигуру, которая как две капли воды походила на моего римского приятеля. Доменико… Ах да, что-то я отвлёкся.

Вместе мы обошли весь город, и Ватикан, конечно, и Пантеон, и Форум, и виллу Медичи – о, все места, какие только стоит посмотреть. Доменико мог бы стать профессиональным экскурсоводом, настолько он был эрудирован и с таким жаром показывал мне окрестные красоты. Впрочем, посещали мы не только достопримечательности. Он водил меня по кафе и ресторанам, лежащим вдали от туристических маршрутов, где мы обедали настоящей итальянской едой, а не той «пошлой, гнус-с-сной» пастой, как говаривал Доменико, которой, причём за беспардонно завышенную цену, пичкали в больших популярных заведениях в квартале вокруг Испанской лестницы и на Виа-Венето.

Я отчётливо помню небольшой бар, в который мы зашли однажды под вечер и которому, по словам Доменико, было более ста пятидесяти лет, – с треснутыми зеркалами по стенам, полом из чёрно-белого кафеля и маленькими высокими круглыми столиками из зелёного мрамора, за которыми нужно было пить стоя. Каждый из нас выпил по бокалу фраскати, искристого и почти бесцветного, и закусил половиной тарелки сыра пармезан, вот и всё, но это событие стало одним из самых счастливых мгновений в моей жизни. Ни разу я не испытывал такого… такого блаженства, ни до, ни после. Ну не странно ли это? Всего бокал вина и пара кусочков сыра – и я был в раю.

А потом я допустил ошибку. Однажды вечером мы с Доменико переоделись в мирское платье, и он повёл меня в один кабачок на глухой улочке в Трастевере, за рекой. Здесь было людно и дымно – в те времена итальянцы курили исключительно американские сигареты, когда могли себе их позволить, особенно в моде были «Кэмел» и «Лаки страйк», – а также пахло сточными водами, потом и чесноком. Я перебрал кьянти и очнулся на грязном матрасе на полу какой-то комнатушки