Почти весь вчерашний день Норман провел в публичнойбиблиотеке, где ему удалось раскопать несколько интереснейших фактов,касающихся «Дочерей и сестер». Самое забавное заключалось в том, что женщина,заправляющая борделем, некая Анна Стивенсон, до семьдесят третьего года носилафамилию Тампера; затем последовал развод, и она вернула себе девичью фамилию.Диким совпадением это может показаться только тем, кто не знаком с брачнымиповадками и ритуалами совокупления Воинствующих психопатов нового века. Ониспариваются, но редко способны примириться с лямкой постоянной семейной жизни,по крайней мере, на продолжительный срок. В конце концов каждый раз, когдакто-то из пары начинает тянуть к сену, другого обязательно влечет к соломе. Ихмозги устроены так, что они не понимают простейшей истины: политическиправильные браки нежизнеспособны.

Нельзя утверждать, что бывшая жена Тампера управляла своимборделем в соответствии с принципами большинства других заведений подобногорода, действующих под лозунгом «Только женщины знают, только женщины могутсказать». В опубликованной больше года тому назад статье из воскресногоприложения, повествующей о «Дочерях и сестрах», Стивенсон (Нормана поразило еесходство со шлюхой Мод из старого телевизионного шоу) отвергала этот принцип,считая его «не только дискриминационным в отношении противоположного пола, но иглупым». Статья содержала высказывание еще одной женщины по этому поводу.«Мужчины не являются нашими врагами, — заявляла некая Герт Киншоу, — пока недокажут обратного. Но если они наносят удар, мы бьем в ответ». Рядом приводилсяфотопортрет этой женщины, черномазой сучки, которая напомнила Нормануфутболиста из «Чикаго Соке» Уильяма Перри по прозвищу Рефрижератор.

— Попробуй только ударить меня, киска, — пробормотал он сквозьзубы, — я превращу тебя в трамплин.

Но вся газетная информация, какой бы интересной она нипредставлялась, не имела непосредственного отношения к делу. Наверное, в этомгороде живет множество женщин — и даже мужчин, — знающих, где находится бордельи посещающих его: возможно, заправляет им только Воинствующая психопатка новоговека, а не целый комитет, однако в одном не сомневался он — все подобныезаведения ничуть не отличаются друг от друга. И эта новомодная конторанаверняка сходна со своими более традиционными родственными организациями.Смерть Питера Слоуика подействует на них, как вой сирены воздушной тревоги. Онине последуют логичным путем полиции; если (или) до тех пор, пока не будетдоказано обратное, они будут считать, что гибель Питера Слоуика связана именнос ними… конкретно с той или иной женщиной, которую Тампер направил к ним запоследние шесть или восемь месяцев своей жизни. Вполне вероятно, что имя Роузуже фигурирует в их размышлениях.

«Тогда почему же ты сделал это? — обратился он с вопросом ксамому себе. — Скажи, ради Бога, зачем тебе это понадобилось? Были же и другиепути к твоей цели, их предостаточно. Ты ведь полицейский и знаешь, что это так!Какого черта тебе вздумалось сунуть им факел под хвост? Эта жирная свиньяГерти-шмерти, член ей в рот, наверное, сидит с биноклем на подоконнике самоговерхнего окна борделя и заглядывает в лицо каждому прохожему с пенисом междуног, выискивая опасность. Если, конечно, до сих пор не подохла от ожирениясердца. Так почему ты сделал это? Почему?»

Ответ был наготове, но он отвернулся от него прежде, чем тотуспел подняться на поверхность его сознания; отвернулся, ибо правда непредставляла собой ничего приятного. Он убил Тампера по той же причине, покоторой придушил рыжеволосую проститутку в ползунках павлиньей расцветки:потому, что странное темное желание выплыло из недр его мозга и заставилосделать это. Желание в последнее время появлялось все чаще и чаще, но он нехотел думать о нем. Отказывался. Так лучше. Безопаснее.

Тем временем он добрался до цели: Кошачий дворец прямо покурсу.

Ленивой походкой Норман перешел на четную сторонуДарэм-авеню, зная, что любой наблюдатель меньше обращает внимания на прохожих,идущих по дальнему тротуару. Под наблюдателем подразумевалась (ее рожапостоянно маячила перед глазами) черномазая бочка жира, снимок которой он виделв газете. Норману казалось, что этот гигантский мешок с кишками сидит у окна смощным полевым биноклем в одной руке и растаявшей плиткой сливочного шоколада«Меллоу Кримз» в другой. Он чуть-чуть замедлил шаг. «Сигнал боевой тревоги, —напомнил он себе, — они в полной боеготовности».

Это было большое панельное здание, гадкое в неудавшейсяпопытке имитировать стиль викторианской эпохи, пережиток рубежа веков, три этажасплошного уродства. С фасада оно казалось узким, однако Норман вырос в доме,мало отличавшемся от стоящего напротив, и готов был поклясться, что оно тянетсяна весь квартал, до самой следующей улицы.

«Шлюха-шлюха здесь-здесь, шлюха-шлюха там-там, — мысленнозамурлыкал Норман на мотив старой детской песенки, стараясь не убыстрить шаг,не изменить ленивую фланирующую походку, осторожно и внимательно поедая глазамиздание, но не одним взглядом-глотком, а постепенно, разжевывая его по кусочкам.— Шлюха здесь, шлюха там, всюду шлюхи-шлюхи». Это точно. Всюду шлюхи-шлюхи. Онпочувствовал, как застучал в висках знакомый молоточек нарастающей ярости, ивместе с ним перед глазами встал обычный в последнее время образ, воплощавшийсейчас все, что он ненавидел: банковская кредитная карточка. Зеленая банковскаякарточка, которую она осмелилась украсть. Зеленая карточка не оставляла еготеперь ни на секунду, она отражала все ужасы и безумие его жизни — то, противчего восставал его разум; лица (матери, например, белое, тестообразное иодновременно ехидное), которые возникали порой в сознании, когда он валялсяночью на постели, дожидаясь прихода сна, голоса, которые преследовали его всновидениях. Голос отца, например. «Иди-ка сюда, Норми. Мне надо сказать тебекое-что, и я хотел бы поговорить с тобой начистоту». Иногда такая фразапредвещала побои. Иногда, если везло, а отец был пьян, дело ограничивалосьрукой, щупающей его мошонку.

Но сейчас все это неважно; важен только дом на другойстороне улицы. Ему больше не удастся рассмотреть его так, как сейчас, и если онупустит драгоценные секунды, копаясь в воспоминаниях о далеком прошлом, ктотогда обезьяна?

Он находился прямо напротив здания. Узкая, уходящая вглубьухоженная лужайка, красивые клумбы с брызгами ярких весенних цветов по обестороны от длинного крыльца. В центре каждой клумбы возвышались увитые дикимвиноградом металлические столбы. Однако вокруг черных пластмассовых цилиндров,установленных на верхушках столбов, стебли винограда были срезаны, и Норман зналпочему: в темных коробках прячутся телекамеры, с помощью которых можнонаблюдать за прилегающей частью улицы слева и справа от здания. Если кто-то вэтот миг сидит перед мониторами, он — или она — видит маленького черно-белогочеловечка в бейсбольной кепке и темных очках, переходящего с одного экрана надругой, шагающего неспешно на слегка согнутых в коленях ногах, чтобы казатьсяниже ростом.