как самую для них крутую зимнюю площадку. Вот и решили нагадить сквошу, чтобы все подумали на нас. И вообще, это чушь какая-то.

— Послушай, Саймон. Вот как мы поступим. Ты признаешься, что заигрался. Скажешь, что не представлял последствий своего вандализма в отношении объекта школьной собственности, а особенно в контексте самого свежего и заметного школьного приобретения — сквош-кортов. Сейчас мы вместе отправимся к Фелпсу, а потом вместо трех тренировок вся ваша команда будет работать над тем, чтобы удалить с котла ваши граффити.

Вебер не решился назвать старую печь Драконом.

— Мы бы стопудово сказали вам, сэр, сделай это мы, — возразил Саймон, и все остальные борцы закивали. — Но это в самом деле не мы были.

Вебер несколько мгновений помолчал. Бену даже подумалось, не вспомнит ли тот сейчас «Принятие решений».

— Вы же понимаете, меня будут об этом спрашивать, — сказал Вебер. — И ректор будет спрашивать, и Фелпс: это ваши борцы, мол, натворили? И если я отвечу «нет» и при этом окажется, что вы мне лжете, то, получается, я тоже буду лгать. Вы хотите, чтобы я из-за вас солгал руководству?

Бен поднял руку и лишь тогда осознал, как глупо это выглядит.

— Мы правда не лжем вам, сэр. На этот раз это и вправду сделали баскетболисты.

Саймон с Вебером пристально поглядели на него. Казалось, они заранее договорились изображать одно и то же выражение удивления и гнева.

— Тебя тут, блин, не спрашивают, Уикси, — процедил Саймон, словно пытаясь уничтожить его взглядом.

Бен уставился в сторону, и Саймон вновь устремил глаза на тренера.

— Я дам вам время подумать до завтрашнего утра, — подытожил Вебер. — А потом ты, Саймон, явишься ко мне домой, и мы решим, что делать дальше. А теперь давайте-ка соберемся с силами — и в бой против команды Святого Марка.

* * *

Спустя полтора часа Бен стоял в темном проходе раздевалки, за двойными деревянными дверями, ведущими в общий коридор, прислонясь с закрытыми глазами к холодной бетонной стене. Он прошел весовую проверку, после чего съел три энергетических батончика и выпил две бутылки воды. До того момента, как он встал на весы, соревнования по борьбе казались ему чем-то абстрактным, словно его не касающимся, — чем-то таким, что будет всегда существовать где-то в будущем. Но так как он теперь весил столько, сколько обязан был весить, это должно было случиться.

Бен отправил свою одежду в шкафчик, натянул борцовское трико и теперь, выжидая оставшиеся до соревнований полчаса, просто стоял в коридоре, пытаясь одолеть страх, что сжимал его тело долгими мучительными приступами. Подобное уже случалось с Беном прежде — перед серьезными экзаменами или какими-то важными матчами по сквошу, — но никогда не подступало с такой силой. Ему хотелось, чтобы уже поскорее состоялся этот турнир, чтобы он наконец вышел перед противником и ему не надо было больше терзаться этим жутким ожиданием. И в то же время Бену сейчас хотелось остановить время, чтобы так и не оказаться на этих матах, чтобы не лежать униженно на спине перед всей командой и перед друзьями, которые у него здесь появились.

Над раздевалкой с ее неубиваемым ароматом плесени, пота и хлорки витал застарелый запах большого, в два этажа, непроветриваемого пространства. По какой-то причине в раздевалке сделали чересчур высокие потолки, и ребята регулярно зашвыривали в это пространство то сырые носки, то недоеденные яблоки, то мокрое мыло. Шкафчики были расположены спинками друг к другу и стояли просторными рядами, имея между собой проходы, как в супермаркете.

Что-то все-таки было в его тревоге хорошее, возвышенное, значительное — как будто именно в этом поединке ему наконец-то надо было бояться чего-то действительно серьезного. И тем не менее прежние его упрямые, мелкие страхи все-таки вырывались на волю. Когда Бен шел к зданию спортзала, он видел, как один рабочий из техперсонала со скучающим видом осторожно водит ручной шлифовальной машинкой по боку Дракона, а другой на четвереньках оттирает металлической щеткой табличку на постаменте.

Ему вспомнилось, как в комнате общаги Ахмед рассыпался тихим гневом:

— Представить не могу такого неуважения!

Говорил он это с бейсболкой Marlboro Racing на макушке, и Бен едва мог на него смотреть.

— Когда тебе столько всего здесь дается — и так вот осквернять… Кто вообще мог такое сделать? Ты не знаешь, кто это был?

— Послушай, это всего лишь прикол.

— Нет, это совсем не прикол. Тем самым этот человек отвергает все блага, все те дары, что дает ему эта школа.

— Эта школа никакое не благо и не подарок, Ахмед. Здесь ничего не дается просто потому, что это место такое правильное и хорошее.

И Ахмед устремил на него ошеломленный взгляд.

Сегодня Бен первый раз на люди надел борцовское трико. Оно казалось непривычно тесным, отсутствовало разделение между верхом и низом, лямки у него были, как у майки, к тому же в паху это одеяние прилегало так плотно, что явственно показывало, насколько Бену там чего-то не хватает, да и вообще казалось довольно вульгарной попыткой привлечь к себе всеобщее внимание. И в то же время ощущение этой тесноты его каким-то образом подстегивало к действию.

Шлем свисал у него в руке. Любой, кто взглянул бы сейчас на прислонившегося к стене Бена, решил бы, что он дремлет стоя. Если его выгонят из Сент-Джеймса и он будет вынужден пойти в обычную муниципальную школу, то не придется ли ему тогда заняться борьбой, потому что сквоша там уж точно не окажется?

Бен на мгновение оторвал затылок от стены и вновь прислонил голову. Из коридора донесся шум резко открывшихся дверей, несколько скандалящих голосов: кто-то у кого-то явно выиграл поединок. Теперь Бену наверняка пора было в зал. Он знал, что подходит его очередь и тренер Вебер уже начинает волноваться. Отступив от стены, Бен в своем тесном одеянии вышел в коридор и направился к борцовской арене.

Его противник откинул со лба челку, согнувшись в полуприседе. Судья резко опустил руку, и соперники сошлись. К концу первых тридцати секунд горло у Бена сделалось таким же твердым и гладким, точно деревянная поверхность в сауне.

Глава 10. Предел упругости

В понедельник после тренировки и перед большим ужином Ахмед вернулся в комнату с массивной картонной коробкой, усеянной множеством замысловатых почтовых и таможенных печатей. Он поставил ее на диван и отправился в ванную, чтобы как следует принять душ. Бен между тем в нетерпении разглядывал коробку. У него еще все болело после поединка — после его поражения, которое все вокруг почему-то сочли достойным восхищения.