не жаловался. Только ремни и позволяли ему держаться в седле.

Они ехали на запад. Деревья по обеим сторонам от них, покрытые сияющей на солнце росой, сверкали всеми оттенками изумрудного. Мир источал всю палитру запахов мощной жизни и здоровья. Птицы летали кругами над ними, словно соревнуясь, кто осмелится подлететь к всадникам ближе всех. Кролик, уже перелинявший в белое к зиме, наблюдал за ними, шевеля и подергивая ушами. Бедект представил, как хорош он был бы с грибами и луком, протушенный в темном пиве, и еще с десятком кружек, чтобы запить его. Кролик наморщил нос и скрылся в кустах.

– Люблю кроликов, – сказал он.

– Я тоже, – сказала Цюкунфт. – У меня даже был один. Его звали Блэки. Он был очень дружелюбным. Он обычно…

– Держу пари, он оказался замечательным на вкус.

Она состроила гримасу притворного отвращения.

– Мы не ели наших домашних любимцев.

– Домашние любимцы, – он рассмеялся, болезненный смех перешел в кашель. Когда он стих, Бедект продолжил:

– Домашние любимцы есть только у богатых. Все остальные держат животных для еды или разведения. В любом случае они должны приносить какую-то пользу.

– Я бы не сказала, что мы были богаты.

– Так говорят только богатые. Все остальные знают, что они бедны. Сколько спален было в вашем доме?

Он смотрел, как она считает в уме.

– Пара, – ответила она.

– У тебя была собственная комната или ты делила ее, скажем, с сестрой? А у каждого из твоих слуг – была своя комната?

Она не ответила.

– Так я и думал.

Цюкунфт посмотрела на него зелеными глазами.

– И сейчас ты поделишься ужасной историей невыносимой нищеты, расскажешь, как она сформировала твой характер? Твое прошлое раз и навсегда определило, каков ты сейчас?

Резкий ответ был готов сорваться с языка Бедекта, но он сдержал себя. Он вспомнил лачугу, которую делил с родителями. Он вспомнил, как каждую ночь прятался под одеялом, пока отец избивал мать. Он вспомнил, как в первый раз попытался остановить отца и как тот его отделал, свои первые шрамы. А потом он усмехнулся, вспомнив тот день, когда понял, что теперь он сильнее своего старика.

– Какая страшная улыбка, – сказала Цюкунфт.

– Я принимал те решения, которые я принял, и вот я здесь.

– Это верно для всех нас.

«Да, но не все готовы взять на себя ответственность за свой выбор».

– Я – старик с больными коленями и спиной.

Он потрогал перевязку на боку. Рана была глубокой. Он видел достаточно ран в живот, чтобы понимать – ему не выжить.

– Я упустил целую жизнь шансов и возможностей стать порядочным человеком. Но ты – ты еще молода.

– Даже молодых уродуют шрамы совершенных ими преступлений.

– Уезжай, – сказал он. – Разверни коня и поезжай. Отправляйся туда, где оставила свою семью. С твоей сестрой… это был несчастный случай. Они простят тебя.

– Не их прощения я ищу, – ответила она.

– Ее больше нет. Она мертва. То, что ты видишь в зеркале, – это всего лишь воплощение твоего чувства вины. Езжай к родителям. Они простят тебя, и ты научишься прощать себя.

– Нет.

Бедект зарычал от разочарования. Почему он продолжал пытаться? Он же знал, что логика при общении с гайстескранкенами бесполезна.

– Почему ты делаешь то, что она говорит? Зеркало всегда лжет. Каждый зеркальщик знает это.

– Она хочет быть отмщенной, и я сделаю это для нее. Какие бы страдания она ни уготовила для меня, я вытерплю их все, – Цюкунфт взглянула на него, глаза ее были влажными. – И она хочет, чтобы ты сыграл в этом какую-то роль. Я думаю, это потому, что я…

– Ты – что?

Цюкунфт пожала плечами:

– Мужчины – скоты.

Не Бедекту, за свою жизнь использовавшему столько шлюх, что его самого уже начинало подташнивать, было спорить с ней. Даже сейчас – он использовал ее, чтобы получить то, что хотел. Она – или ее воображаемая сестра – покажет ему, как остановить Моргена, как исправить ущерб, ставший результатом того, что Бедект нарушил один из запретов из своего списка. И когда он сейчас об этом подумал, ему впервые пришла в голову мысль – с чего он вообще взял, что это может сработать.

– Твои планы – дерьмо полное, старик, – прошептал он, думая о Штелен.

Он почти слышал ее голос. Она смеялась над ним. Насмехалась над его глупым списком, высмеивала его глупые поиски искупления. Если ты хочешь исправить ущерб, который причинил мальчику, сказала бы она, пойди и убей этого маленького ублюдка.

Под слоями кожаных ремней и тряпок живот ощущался горячим и влажным. Что-то вытекло из-под перевязки и потекло вниз по боку. Каждый раз, когда он закрывал глаза, у него начинала кружиться голова, и он болтался в седле, как пьяный.

– По-моему, она хочет, чтобы я поняла, что такое предательство, – сказала Цюкунфт, прервав течение его мыслей.

«Тогда твоя сестра сделала правильный выбор».

Некоторое время они ехали молча.

Бедект заметил холм впереди и узнал его, увидев остатки разоренного лагеря той несчастной семьи. Отец, привязанный к дереву своими кишками, исчез. Труп, без сомнения, утащили лесные падальщики. Он взглянул на Цюкунфт. Та ехала, выпрямив спину как по линеечке и глядя прямо перед собой.

– А кто может научить тебя предательству лучше, чем я? – сказал он.

Не глядя на него, Цюкунфт произнесла сдавленным голосом:

– Она показала мне. Ты оставил Вихтиха на растерзание териантропам в Найдрихе. Ты убил Штелен. Ты бросил их обоих в Послесмертии.

Все это было правдой. Но если Цюкунфт известно его прошлое, как она может разочароваться в нем? Разочарование подразумевает ожидания. Ожидает ли она, что он может спасти ее и что он это сделает?

«Я здесь не для этого».

Бедект подумал о том, как ей удается выводить его из равновесия. Она была то бесконечно доступной и манящей, то отстраненной и холодной.

«Кто я для нее?»

Целенаправленно ли она это делает? Манипуляция ли это – или же попытка защититься, возможно даже не осознанная?

«Ты знаешь, кто ты. Ты знаешь, как ты выглядишь. Ты толстый старик. У тебя нет уха, а нос плоский, как степи юга. Ты покрыт шрамами с ног до головы».

Флирт с ним должен быть игрой для нее. Она молода и красива, и она это знает. Она может покорить любого мужчину. И если она была с ним, то потому, что…

«Потому, что она тебя использует».

Но для чего? И на что именно она рассчитывает?

«Она – гайстескранкен, – напомнил он себе. – Она безумна, и, скорее всего, испытывает тягу к саморазрушению. Ее