мною связь с Северной армией, а потому я решил немедленно от командования отказаться. Узнав о моем решении, командующий немецким батальоном полковник Фрейтаг-Лорингофен долго уговаривал меня остаться, но доводы его меня не поколебали. Сдав командование батальонами, я съездил к ланд-маршалу барону Пилару фон Пильхау, к латышскому военному министру г-ну Залиту и к немецкому майору Генерального штаба Трескову и всем им говорил, что считаю положение Пскова настолько критическим, что если немедленно не будут предприняты шаги к объединению всех частей, формирующихся в Прибалтике и в Пскове, то падение его, Пскова, неизбежно, после чего неминуемо и падение Риги. Из всего мною виденного я вынес совершенно определенное впечатление, что немцы при создавшемся положении никакого сопротивления оказать не смогут. В этих разговорах я особенно напирал на то, что считаю совершенно необходимым бросить всякую национальную рознь и всякие национальные вопросы и всем как можно скорее объединиться. Не успел я вернуться после этих разговоров к себе в гостиницу «Рим», как было получено известие, что Псков сильно обстреливается; известие это привез офицер, выехавший со следующим после меня поездом. К вечеру того же дня пришло известие, что Псков оставлен и Северная армия отступает по направлению к Изборску.

Через день или два начали появляться беженцы из Пскова, и среди них много офицеров и солдат. Одним из первых прибыл начальник штаба Северной армии ротмистр Розенберг с женой и частью штаба, что, признаться, меня очень удивило.

Казалось, что после падения Пскова все и вся должны были объединиться для борьбы с большевиками, для защиты Риги. Мною совместно с несколькими русскими деятелями города Риги были предприняты шаги в этом направлении; было у нас в здании 2-го кредитного общества несколько заседаний, на которые были приглашены представители латышей и прибалтийских немцев, но все эти заседания ни к чему не привели, если не считать передачи нескольких тысяч рублей на нужды бежавших из Пскова офицеров и солдат Северной армии. Всюду, где только мог, я постоянно указывал и настаивал на том, что если немедленно всем не сплотиться и не начать общей борьбы с большевиками, то Рига должна неминуемо пасть.

Вскоре приехал в Ригу командующий Северной армией полковник Неф с тою же целью объединить Северную армию с рижскими организациями. Но и ему никаких положительных результатов добиться не удалось, и он решил ехать в Ревель попробовать сговориться с вновь образованным эстонским правительством. Северная армия в это время находилась в районе Валк – Юрьев; налаженной связи с ней не было, и о существовании ее по Риге ходили лишь смутные слухи.

Перед отъездом своим в Ревель полковник Неф подчинил мне всех русских офицеров и солдат, находившихся в Риге, и просил принять меры к скорейшей отправке их в армию в свои части. Я энергично принялся за выполнение полученного поручения, но скоро убедился, что выполнить его почти невозможно: за малыми исключениями, никто в армию возвращаться не желал, и офицеры пускались на всякие уловки и придумывали всякие предлоги, чтобы избежать отправки туда. Чтобы побудить офицеров ехать, я переговорил с немецким командованием и настоял на закрытии устроенного в Риге офицерского общежития, но и эта мера мало помогла.

Вскоре по приезде полковника Нефа в Ревель я получил от него известие, что переговоры с эстонским правительством идут удачно. В том же письме полковник Неф просил меня переговорить с латвийским правительством об отводе Северной армии к Риге; без особого труда мне удалось получить на это принципиальное согласие как латышских, так и германских властей. В десятых числах декабря пришло известие, что в Либаву должна прибыть английская эскадра. В Либаве уже находился от армии офицер для связи. Через этого офицера я получил сообщение, что английский адмирал Синклер просит меня прибыть в Либаву для переговоров. Я выехал в тот же день вместе с ротмистром Кавалергардского полка светлейшим князем Ливеном, с которым я составил для англичан подробный доклад о положении дел в Прибалтике. В Либаве мы английского флота уже не застали: он, минуя Ригу, направился в Ревель, но узнали, что адмирал Синклер через два дня должен вернуться в Либаву. В ожидании адмирала я переговорил с германским командованием и с латышским городским головою г-ном Берзиным и получил согласие их на перевод Северной армии в район станции Муравьево. Через два дня английская эскадра вернулась, и я вместе с ротмистром светлейшим князем Ливеном отправился на крейсер к адмиралу Синклеру. Ознакомив адмирала во всех подробностях с положением в Прибалтике и Риге, мы указали ему, что положение весьма серьезно и что при создавшихся условиях большевики без особых усилий в ближайшем времени могут занять Ригу, и настоятельно просили его о помощи. С командующим Северной армией полковником Нефом адмирал Синклер уже имел беседу в Ревеле; нас же он внимательно выслушал, взял наш доклад и карты, но никакого определенного ответа нам не дал. У нас осталось такое впечатление, что адмирал скорее был склонен вести переговоры с латышским правительством, чем с нами, и мы ушли от него неудовлетворенные, так и не выяснив общего положения вещей. В этот же вечер я выехал обратно в Ригу.

За наше отсутствие настроение в Риге и вести с фронта стали еще более тревожными. Я вновь получил от полковника Нефа предложение устроить армию в Риге.

Ротмистр Розенберг, несмотря на приказание командующего армией явиться к нему, остался в Риге и вел с немцами, очевидно безрезультатно, переговоры. Я указал ему, что его обязанность, как начальника штаба, находиться при армии, но и на фронт он ехать отказался. Он, по-видимому, был слишком связан своей женой и какими-то денежными операциями. После этого отношения у меня с ним сильно обострились, или, вернее, я просто перестал с ним разговаривать, заявив ему в лицо, в совершенно категорической форме, что считаю его преступником.

Между тем становилось совершенно ясно, что Рига не устоит. Из армии было получено донесение, что большевики наступают в направлении на Юрьев, и пока еще не проверенное донесение о занятии ими Валка. Большевистская агитация в Риге продолжалась, и были признаки того, что она пользуется большим успехом; настроение с каждым днем становилось все более и более тревожным.

Хотя немцы и уверяли, что Ригу они не отдадут, но в их войсках никакого желания драться с большевиками заметно не было. На латышские войска совсем нельзя было рассчитывать, исключая небольшую часть, составленную из латышской интеллигенции. Русский батальон был тоже чрезвычайно слабого состава. Единственная опора были прибалтийские части, носившие наименование ландесвера. Эти