ответил, что первая же открывшаяся вакансия будет предоставлена мне, а пока он просит меня оставаться в его распоряжении. Я вместе с полковником графом Паленом поселился на даче Фритгейм. Оба брата Баннер-Фогта, приехавшие вместе со мной, поступили в конный отряд полковника Бибикова и отправились на Нарвский фронт.

То, что я узнал в Либаве относительно помощи финнов эстонцам, оказалось правдой: на эстонском противобольшевистском фронте находились весьма успешно оперировавшие финские добровольческие отряды.

Северный корпус в это время состоял из конного отряда полковника Бибикова, Талабского отряда, отряда штабс-капитана Данилова, Партизанского отряда подполковника Балаховича, отряда подполковника Бадендыка и еще нескольких мелких отрядов и был разбит на 2 части. Партизанский отряд Булак-Балаховича действовал на берегу Чудского озера между Мехикормом и островом Перрисаром (Корка), который недавно был занят отрядом талабчан. На Нарвском фронте действовали партизанский отряд штабс-капитана Данилова и конный отряд полковника Бибикова. Через несколько дней на Нарвский фронт был отправлен отряд подполковника Бадендыка, причем эстонский главнокомандующий присутствовал как на молебне, так и на проводах его.

В это время приехали из Гельсингфорса князь Волконский116, генерал Гулевич117 и г-н Лианозов. Шли какие-то переговоры между этой группой лиц и эстонским правительством, сущность коих я не знал, но думаю, что кончились они неудачей, так как лица эти вскоре же уехали обратно в Гельсингфорс. Вопрос о командующем Северным корпусом так и остался открытым: генерал Арсеньев, еще до моего отъезда побывавший в Эстонии, уехал обратно в Гельсингфорс и более не возвращался; очевидно, были какие-то причины, нам в Ревеле неизвестные, задерживавшие его в Финляндии.

Отношение к нам, русским, в Эстонии было скорее хорошее, хотя и было ясно, что вся борьба против большевиков основана на пробудившемся национальном чувстве и на стремлении к независимости. Отношение к русским офицерам было вполне корректное и вежливое. По отношению лично ко мне предупредительность эстонцев простиралась до того, что меня приехал встречать командующий морскими силами капитан Питка.

На фронте шли незначительные бои. Активных действий большевики не предпринимали, и настроение в их рядах, по-видимому, было неважное, так как отдельные отряды добровольно часто переходили на сторону эстонцев, несмотря на то что эстонцы раздевали и грабили переходивших и помещали их в концентрационные лагеря. Вскоре после приезда полковнику графу Палену было поручено осмотреть один из подобных лагерей, причем он выяснил, что содержавшиеся в нем солдаты и офицеры отнюдь не большевики и держать их в лагере является совершенно бессмысленным. По докладе об этом генералу Лайдонеру полковнику графу Палену было поручено сформировать из находящихся в лагере батальон, к чему он немедленно и приступил.

Вскоре после приезда я был вызван на совещание старших военных чинов в Ревеле. Вопрос шел о появившемся в Ревеле присяжном поверенном Иванове118, который, очевидно, хотел сыграть в Северном корпусе какую-то роль и для этого сблизился с подполковником Булак-Балаховичем. В результате совещания было предложено мне и полковнику графу Палену разобрать в качестве судей дело по обвинению присяжного поверенного Иванова119 в ведении среди армии вредной агитации. Личность присяжного поверенного Иванова меня сильно заинтересовала, и я просил разрешения с ним переговорить, на что получил согласие полковника Дзерожинского. Через несколько дней разговор мой с Ивановым состоялся, причем Иванов говорил весьма разумно, высказал большую осведомленность, показал мне программу какой-то своей партии (Практической народной партии), особенно напирал на необходимость признания самостоятельности Эстонии. Во многом я не мог с ним не согласиться. Помню, что, подробно передавая этот разговор графу Палену, я сказал, что ни для суда над Ивановым, ни для предъявления к нему каких-либо серьезных обвинений не имеется достаточных данных.

Между тем начали появляться признаки порчи отношений между эстонцами и русскими. Доходили слухи, что ни Колчак, ни Деникин не желают признавать независимость Эстонии, что, конечно, дразнило эстонцев, которые, как я уже сказал, вели борьбу с большевиками только в надежде на независимость. Ни командующий корпусом, ни начальник штаба полковник фон Валь не хотели брать на себя ответственности за признание независимости Эстонии. На одном из заседаний старших чинов в Ревеле я заявил, что признание это является совершенно необходимым, если русские люди хотят в борьбе своей с большевиками опираться на Эстонию, и предлагал объявить об этом, то есть признании Северным корпусом независимости Эстонии, эстонскому правительству и командованию. Полковник Дзерожинский заявил, что в принципе он со мной совершенно согласен, но что он не знает, как посмотрят на это русские люди, и что поэтому он сделает эстонскому правительству такое заявление, какое найдет для себя, как для русского офицера, более приемлемым. Предполагалось выработать новый договор между Северным корпусом и эстонским правительством.

Полковник Дзерожинский и полковник Валь ездили и делали правительству какие-то предложения, но в чем они заключались, я и до сих пор не знаю. Было мне очевидно только то, что лица эти не в состоянии договориться с эстонцами. Мне казалось, что нужно договориться с эстонским правительством до конца, так как иначе в дальнейшем отношения должны были испортиться, хотя пока наружно они оставались совершенно приличными.

В конце февраля командующий корпусом предложил мне вступить в командование Южной группой, состоящей из отряда подполковника Булак-Балаховича; с такой же просьбой обратились ко мне и заправилы этого отряда. Я охотно согласился, тем более что отряд состоял главным образом из кавалерии. Здесь я впервые познакомился с главными действующими лицами этого отряда: братьями Пермикиными, поручиком Видякиным120, сотником Аксаковым и др. Впечатление они произвели на меня людей весьма энергичных и крепко между собою сплоченных. Полковник Дзерожинский предложил мне переименовать отряд в Псковский отряд, переформировать его и привести к регулярному виду. Я обещал сделать в этом отношении все возможное. К отряду должен был присоединиться и отряд полковника Ветренко, набранный им в лагере военнопленных. Перед отъездом к вверенному мне отряду я заехал в санаторий к раненому штабс-ротмистру Борису Пермикину, командовавшему Талабским отрядом. Офицер этот произвел на меня самое хорошее впечатление; ранен он был в голову, но счастливо, следов почти не осталось, несмотря на то что пуля прошла через обе щеки.

В конце февраля я выехал для принятия отряда в командование, взяв с собой начальника штаба отряда поручика Видякина, своего адъютанта поручика барона Менгдена, только что прибывшего из Копенгагена, и офицеров отряда, подъесаула Пермикина и сотника Аксакова. Приехав в Юрьев, я явился к начальнику 2-й Эстонской дивизии полковнику Пускару, а также финскому генералу, которому были подчинены в оперативном отношении все части, оперировавшие на южном Эстонском фронте; переговорив с ними, я убедился, что мнение их