я решил, в случае надобности, вступить в ряды Северной армии. К этому времени командующий Северной армией генерал Вандам и начальник штаба армии генерал Малявин покинули свои посты, и командование армией принял на себя полковник Неф, пригласивший начальником штаба ротмистра Розенберга. Приехав в Псков 22 ноября, я увидел там полный сумбур: что-то делалось, формирование велось, но, с одной стороны, было совершенно очевидно, что немецкие солдаты не имеют никакого желания драться с большевиками, а с другой стороны, Русская Армия была еще совершенно не сформирована и к борьбе не готова. Те несколько тысяч плохо вооруженных и плохо одетых людей, которых удалось собрать, занимали колоссальный фронт от Режицы до Пскова и в то же время держали Талабские острова.

Переговорив с командующим армией полковником Нефом о Псковских и Рижских формированиях, я получил от него полное согласие на принятие мною командования стрелковыми батальонами в Риге; кроме того, полковник Неф поручил мне вступить в переговоры с англичанами, ежели таковые переговоры окажутся возможными. Слухи о прибытии английской эскадры и об оказании союзниками военной помощи носились как в Риге, так и в Пскове, причем говорили, что прибудет не только флот, но и десант. Для подробного ознакомления с финансовым положением Северной армии я пригласил проехать со мной в Псков г-на Лампе, который на мое предложение любезно согласился.

К этому времени благодаря революции в Германии немецкое командование отказало в выдаче Северной армии необходимых сумм, которые до той поры выплачивались; впрочем, в последний момент на нужды армии были переданы два миллиона «ост-рублей»; эти деньги являлись последними, которыми армия располагала. Кроме денег, немецкое командование перестало поддерживать Северную армию как снаряжением, так и снабжением. Оккупационная германская армия в этот период сильно напоминала нашу русскую армию времен Керенского: немецкие солдаты продавали ружья, револьверы и даже пулеметы, власть вышла из рук начальства, офицеры лишились всякого авторитета, функционировали солдатские комитеты и всюду царил хаос. Были установлены случаи сношения германских солдатских комитетов с большевиками.

Г. Лампе, подробно ознакомившись с финансовым положением Псковского Северного корпуса, передал мне, что он считает положение его критическим, несмотря на то что штаб армии выпустил свои кредитные билеты пятидесятирублевого достоинства (деньги эти получили название «вандамок»), причем кредитки эти, как мне передавали, населением принимались весьма охотно.

В городе была организована самооборона, и многие жители были вооружены, причем, по слухам, много оружия попало в руки большевистских агитаторов; организацией самообороны заведовал комендант города полковник Штейн.

Закончив все переговоры, получив полное согласие командующего армией на формирование в Риге батальонов и все необходимые документы, я 24-го решил вернуться в Ригу. Поезд отходил в 12 часов дня. Рано утром мы с г-ном Лампе были разбужены звоном псковских колоколов; помню, как сейчас, я обратился к своему спутнику со следующими словами: «Вряд ли эти колокола будут звонить еще несколько дней». К сожалению, я оказался прав.

Среди других, встретился я в Пскове и с ротмистром Булак-Балаховичем. Балаховича я знал давно; во время Германской войны я встречал его в Риге, а ближе познакомился с ним уже после революции, во время нашего отступления.

Помню следующий факт, имевший место после отступления от Риги, когда 17-я кавалерийская дивизия должна была под Зегевольдом совместно с 5-й кавалерийской дивизией и ударными группами прикрывать отступление всей 12-й армии и дать ей возможность сосредоточиться и устроиться на позициях у станции Рамоцкое. Я в то время командовал 1-й бригадой 17-й кавалерийской дивизии. Однажды вечером ко мне прибыл Балахович, тогда штабс-ротмистр, отрекомендовавшийся начальником партизанского отряда, бывшего ранее под командой офицера партизана Пунина, и доложил, что он с несколькими людьми отбился от отряда и просит разрешения присоединиться ко мне. Я согласился. Положение наше в этот вечер было довольно тяжелое, и, имея лишь небольшое количество спешенных людей, я не мог выделить достаточно народу для разведки. Штабс-ротмистр Балахович был сильно возбужден и рассказывал мне, в присутствии ординарца моего, штабс-ротмистра Олега Баннер-Фогта, самые необыкновенные истории о великих геройских подвигах, им совершенных. Сильно усталый, я посоветовал штабс-ротмистру Балаховичу лечь отдохнуть, а наутро показать свою удаль, произведя вместе со своими людьми разведку, причем задачу я хотел дать ему с рассветом, после выяснения обстановки.

Встав на следующий день еще до восхода солнца, я приказал призвать к себе штабс-ротмистра Балаховича, но оказалось, что его уже и след простыл. Через несколько дней я встретил его в штабе 5-й Кавалерийской дивизии, причем вид у него был весьма смущенный. Случай этот подорвал у меня всякое доверие к штабс-ротмистру Балаховичу, и, встретившись с ним в Пскове, я отнесся весьма подозрительно ко всем его рассказам.

Штабс-ротмистр Балахович, очевидно уже по прибытии в Псков, окружил себя совершенно случайными людьми, которые из личных соображений делали кругом него шумиху, пытаясь создать ему громкое имя, и к моменту его приезда он уже играл в Пскове некоторую роль.

Скажу несколько слов о партизанах вообще. Во время Германской войны командуемая мною часть одно время стояла близко от так называемого Пунинского партизанского отряда. Состав этого отряда был действительно лихой, было в нем много смелых людей, но сброд был страшный. У нас, своих соседей, партизаны старались украсть все, что возможно, так что даже наши части вели с ними перестрелки. Все, что я видел в Германскую кампанию, утвердило меня в том мнении, что учреждение партизанских отрядов во время войны положительных результатов никогда не давало.

При смелом, энергичном начальнике любой эскадрон может исполнить те же задачи, что и партизанский отряд, и не хуже его. Формирование же партизанских отрядов только развращало людей: в армии установился взгляд, что партизаны – это люди, которым разрешено разбойничать и грабить, а это весьма плохой пример для других частей.

Забыл сказать еще об одном офицере, с которым я познакомился в Пскове и который своею скромностью и отсутствием рассказов о необыкновенных геройских подвигах выгодно отличался от штабс-ротмистра Булак-Балаховича – это был начальник внешней обороны города Пскова, георгиевский кавалер, капитан Микоша, произведший на меня самое приятное впечатление.

24-го, составив себе ясную картину положения Пскова и договорившись с полковником Нефом о формировании стрелковых батальонов, я выехал обратно в Ригу. Вместе со мной вернулся г-н Лампе.

Вернувшись в Ригу, я направился в канцелярию вновь формирующихся частей, где узнал, что командующим формируемыми батальонами за время моего отсутствия был назначен какой-то немецкий майор. Это обстоятельство окончательно убедило меня в том, что из новых Рижских формирований ничего путного не выйдет, тем более что назначение немецкого майора порывало только что налаженную