Опять настежь открылась дверь, и два таксиста заволокли в дупель пьяного бомжа. По ногам в который раз стегануло холодом. Жуткий запах заполнил приемник. Люся, уже не имея ни грамма сочувствия к роду человеческому, тихонько зарычала. Таксисты посадили бомжа на пол в углу коридора, так как на стуле он бы не удержался. Совсем рядом находились несколько больных, которые тут же предпочли отодвинуться на расстояние, недоступное полету вшей, клопов и прочей живности. Сердобольные водилы напоследок решили все-таки с нами объясниться:

– Девчонки, мы его из лужи вытащили. Он бы утонул. Пытался там пристроиться поспать. В багажнике привезли. Куда-нибудь, может, приткнете его обсохнуть?

Люся зашипела, как гюрза:

– Конечно, пристроим, мальчишки, прямо сейчас. Отмою, накормлю и домой заберу. Только он завтра все равно уйдет – вернется обратно в луже посидеть. Такая вот порода.

Таксисты наконец сообразили, что ни им, ни их подарку никто совершенно не рад.

– Ну ладно, вы тут разбирайтесь. Вы ж это… клятву Гиппократа давали… А мы пошли.

– Конечно, идите, мальчики. Спокойной ночи. Только клятва не о том, чтобы бомжей отмывать, а о том, чтобы лечить.

Но мужики последней фразы уже не слышали. Слава богу, плотно закрыли дверь. Ну и на том спасибо. Я собрала остатки самообладания.

– Люда, не шипи. Все равно он уже тут. Давай вызывай бригаду. Главврач сказал их отмывать, санировать и на «Скорой» в Сиверскую больничку.

Алина Петровна приготовила раствор аналита от всех микробов на свете, потом средство от чесотки и какую-то еще более пахучую, чем сам бомж, коричневую гадость от вшей. Помощи ждать было неоткуда, и пришлось самим поднимать существо, затаскивать на каталку, везти в смотровую и обрабатывать. Все, включая меня, надели огромные перчатки до локтей, а бомж тем временем окончательно ожил и пытался раскурить выуженный из глубин своих лохмотьев окурок. Больные в ужасе разметались по стенкам, так что в радиусе десяти метров от источника антисанитарии никого не было. Само существо оказалось маленькое и тщедушное, но, поскольку на нем было надето все, что он нажил непосильным трудом, наша ноша весила килограммов семьдесят. Мы втроем кое-как затянули его на каталку. Бомжик завалился на бок и неожиданно продемонстрировал остатки разговорной речи:

– Дайте покурить… Курить хочу.

Никто уже и не пытался вспомнить про высокое и светлое. Люся включила полную громкость:

– Замолчи сейчас же! Тут больница! Тебя в больницу привезли, чудовище! Как тебя зовут? Документы хоть какие-то есть?

Однако в ответ лишь доносилось мычание и обрывки каких-то неясных нам слов. Но нам все же было необходимо завести на него хоть какой-то документ, и Люся не оставляла попыток.

– Мужик, напрягись. Хотя бы фамилия!

Тщетно. Алкогольная энцефалопатия унесла даже имя. Окончательно и бесповоротно. Бомж пытался отчаянно сопротивляться нашей агрессии, и Люся тут же пригрозила отправить его вместо больницы обратно в лужу. Мужичок угомонился и дал нам облить себя с ног до головы всем, что было в запасах Алины Петровны. Вши сыпались в разные стороны, клопы обнаружены не были, а вот чесотка покрывала тело с ног до головы. Алина Петровна выдала нам по прищепке на нос, и мы с трудом закончили начатое. Желудок был пуст, но рвотные позывы подкатывали каждую секунду.

Вот она – медицина.

После нашли кое-что из нижнего белья и забытое кем-то из больных сто лет назад пальто. Обуви не обнаружилось, и пришлось натянуть на него снова его старые сапоги. Алина Петровна хотела было выкинуть отвратительное тряпье, но бомж вцепился в него мертвой хваткой. Тут я потеряла последнее терпение:

– Алина Петровна, да оставь. Посадим его обратно в угол до приезда машины. А смотровую надо полностью обрабатывать. Он все равно никуда не уйдет. Холодно стало.

Мы посадили уже отмытое и неопасное для окружающих существо обратно между стульями в надежде на скорый приезд машины, но вызовов оставалось много, и свободной «Скорой» все не было. Бомж уже через несколько минут снова начал копаться в своем тряпье и выудил из него очередной окурок. Голова моя закипела.

– Ты слышал, что тебе сказали?! Не кури! Тут дети. Иначе выгоню к черту.

В ответ раздался алкогольный монолог: матные слова он произносил совершенно членораздельно. Люся почти в таких же выражениях пригрозила отнять последнее имущество, но мужик, продолжая изрыгать клубы отвратительного дыма, только тупо мычал. Сил больше не было. Я схватила его за рукав только что напяленного пальто и вытащила на улицу. Он плюхнулся на скамейку перед дверьми.

– Тут покуришь. А если зайдешь обратно с хабариком – клянусь, выгоню!

Хлопнув дверью, я вернулась в приемник. Охранник Сашка дремал около поста.

– Саша, через десять минут проверь, что он там делает.

Еще два или три часа продолжался поток страждущих, и наконец к пяти утра город затих. Все ждали, когда Алина Петровна возьмется за швабру.

– Люся, давай чайку и спать. Господи, неужели все?

– Все вроде… – ответила Люся и обратилась к санитарке: – Алина Петровна, что полы не моете? Нет же никого.

– Я сама знаю, когда мыть. Не командуйте тут.

Алина, окинув нас недобрым взглядом, удалилась в свою келью в самом конце приемного покоя.

Неужели еще кого-то привезут? Скорее бы восемь часов.

И тут я сообразила, кто еще должен появиться. Однако, похоже, до сих пор он так и не обнаружил себя.

– Люся, бомжа забрали?

– Не… Машины же свободной не было. Сказали, только в шесть часов смогут.

Я обернулась и увидела: приютный угол пуст.

– Саня, где бомж?

Охранник мирно сопел на посту. Я выглянула на улицу: скамейка тоже оказалась пуста, дождь лил, небо висело тусклым дырявым покрывалом, напоминая остатки бомжатского одеяния.

Не мог уйти. Холодно. Надо искать.

– Саня, подъем. Обыщи территорию. Бомж решил в прятки поиграть.

На душе стало неспокойно, и я тоже решила двинуться на поиски, не надеясь на добросовестность вневедомственной охраны. Сначала покрутилась между скамеек в больничном скверике, потом поискала около пищеблока, но не обнаружила никого, кроме стаи больничных собак, живущих при нашей кухне уже много лет. Потом я осмотрела недостроенное здание нового пищеблока, жуткое в предрассветном сумраке, но и там была тишина.

Затем примерно двадцать минут я кружила между корпусами – но тщетно, совершенно тщетно. Как там у Асрян? «Сфера обслуживания асоциальных ситуаций». Дождь лил, ноги промокли, общественный зонт то и дело загибался под порывом ветра. Я решила обойти женский корпус и вернуться в приемник с другой стороны.

И вот оно. Почти нос к носу, на расстоянии вытянутой руки. На старой липе за родильным домом болталось тело в знакомом пальто, чуть раскачиваясь, как камертон, вторивший ритмам ветра. Штанины из пожертвованного больничного белья пожелтели от мочи, лицо опухло и посинело почти до неузнаваемости. Значит, давно.