Маман, как всегда, оказалась замечательной бабушкой и помогла облегчить мои трудности, связанные с новым жизненным расписанием. Мне оставалось только вечером проверить уроки и забросить Катерину в школу перед началом занятий. Проблему утренних передвижений ребенка на время моих дежурств пока решено закрыть Вовкиным участием; а там, как говорится, как бог даст.

Неделя невозможно быстро бежала к концу, подгоняемая новыми школьными заботами, и только вечером, укрывшись одеялом, я оказывалась в полном, хотя бы внутреннем, одиночестве. Лена Сокольникова предоставлялась сама себе. Да и то момент был неимоверно краток по причине молниеносного засыпания. По той же причине не снилось ни одного сна, хотя именно теперь очень хотелось увидеть деда. Однако дед, по всей видимости, совсем потерял ко мне интерес и сочувствия к моей неправильной жизни не проявлял. Помнится, в те дни я впервые серьезно задумалась о своих снах, о дедушке и тех полупьяных картинках в ночной тишине: уплывающих в никуда комнатах, вполне реальных предметах, теряющих свое измерение и какой-то простой вещественный смысл. Как будто переставала ощущать разницу – где конец сна, а где начало реальности. Многочисленные пробуждения посреди ночи – и вместо трехмерной реальности – выпуклые, потерявшие правильные геометрические формы предметы вокруг. Все зависало в непонятном измерении, обретало безумные, яркие краски – мебель, окна, тяжелые шторы, ковер на полу.

Поначалу все это казалось само собой разумеющимся, просто игрой уставшего перегруженного сознания. Но, вдумавшись и перебрав все ночные картинки в голове, я неожиданно поняла, что не рискнула бы поделиться их содержимым с кем-нибудь даже очень близким, потому что впервые осознала: это очень странно, потому что происходит не во сне. Странно, и все. Искать объяснений я не стала, особенно припомнив, как понеслась ни с того ни с сего на кладбище к деду. От таких размышлений стало страшно, и я снова провалилась в забытье без сновидений. Это был четверг.

Пятничный вечер уже с девяти часов был покрыт плотной завесой жесточайшей дремоты. Вовка как-то уже даже непривычно отсутствовал, но позвонил, что запоздает. Обдумывать такое незначительное пока изменение в расписании жизни порядочного и непьющего мужа желания не было, и я завалилась спать вместе с Катькой. Закрыв глаза, я увидела Славу. Всю эту неделю, несмотря на то что эмоционально я была выжата, он был, как всегда, постоянно на связи. Дежурство в прошедшую среду выдалось невыносимо трудным: то ли я съела что-то не то, то ли просто перенервничала из-за множества событий в течение последних нескольких месяцев – мой желудок выдал адский каскад ощущений, так что я ползала по приемнику в полусогнутом состоянии с серым цветом лица. Славка стоял в операционной почти до двенадцати, затем, выкроив кое-как полчасика, сразу оказался рядом, внутри, вокруг, невозможно слился со мной, и я чувствовала всеми внутренностями, как он считывает каждый мой вздох и почти наверняка мои мысли. Потом стало тихо и спокойно. Он лежал на боку на нашей узенькой тахте, обняв меня одной рукой.

– Ты, мать, совсем похудела. По-моему, ты хвораешь.

– Почему так решил?

– Не знаю… Вошел в дверь и понял, что хвораешь.

– Вот когда ты вошел в дверь, тогда и прошло все, что болело.

– Вот так вот?

– Ага. Вот так, да…

Все осталось в прошлом, та среда улетела, забрав с собой тот короткий разговор. Катька мирно сопела рядом, нам вдвоем было очень комфортно. Я перелистывала в голове свои невероятно счастливые картинки, ворочалась и опять прозевала момент перехода. Славка продолжал тыкаться губами мне в нос и покусывать за мочку уха. Свет от фонаря, освещавшего подъем к двери приемника, падал в мою каморку из маленького окошка, перелистывая все предметы ровно до середины комнаты, и не доставал до нашего диванчика. Славка превратился в дыхание, тепло и темноту. Сон… как хорошо заснуть рядом с детской кроваткой…

– А я знаю, что у тебя болело.

– И что же у меня болело, Вячеслав Дмитриевич?

– Наелась, наверное, опять в пищеблоке этой ужасной запеканки, теперь желудок болит.

– Уже не болит. Почему ты так решил?

– А ты всегда знаешь, почему и как ты диагноз ставишь? Всегда можешь объяснить? Вот хотя бы ту аневризму вспомни?

– А ты откуда про нее знаешь, реанимация наплела?

– Да какая тебе разница, откуда знаю? Знаю, и все. Так с чего ты взяла, что аневризма, когда дрыхла, чуть не храпела, блин.

– Славка, прекрати! Ты что, подглядывал, что ли, маньяк? Ты же не дежурил! Не знаю я, откуда взяла. Не знаю, просто показалось, и все! И потом, какая разница теперь? Мужик-то все равно отъехал. Понимаешь? Все равно! Так какая разница, что там мне померещилось в бреду!!!

– А не похоже было, что померещилось. Очень даже уверенно каталку в реанимацию тащила.

– Господи, да я же слышала, как он там маялся: головокружение, боли в животе, ну и еще…

– Что еще?

– Не помню я уже. Отстань ты наконец.

– Конечно, только ты того мужика не видела – это раз, не трогала – это два, и вообще, это могло быть что угодно, от инфаркта до аппендицита или прободной язвы.

– Блин, Славка, ты достал! Ты какой-то странный. Что тебе надо? Тебя что, заведующая сегодня поимела во все отверстия?

Из кромешной темноты доносился насмешливый голос:

– Ты, дорогая, как Скарлетт О’Хара, думаешь о происходящем по мере желания и только послезавтра.

– Ты еще и книжки читаешь, умник чертов! Боженька тому дядьке все равно отказался помогать.

– Хватит уже мифологию перебирать: боги, черти… Меня все в этом мире развлекает, дорогая моя, особенно человеческие мозги.

Славкино лицо появилось из темноты, абсолютно чужое, искаженное каким-то бесшабашным безумием. Он грубо отстранился и, соскочив с диванчика, стремительно растаял в проеме маленького окошка.

Я проснулась около трех часов ночи, страх сковал руки и ноги. Я испугалась: вдруг комната опять будет исчезать, все вокруг начнет превращаться в маленький кукольный театр и даже Катькина кроватка растает в неизвестном измерении?

Однако на этот раз больное воображение оказалось переполнено до краев. Неуверенно ступая по полу, я доползла до ванной и умылась холодной водой.

Все кончилось… тихо, тихо, все кончилось…

Только все равно не знаю, черт возьми, почему аневризма все-таки.

Вернувшись в спальню уже практически в здравом уме, я обнаружила важную деталь: Вовки все еще не было. Заснуть заново мне это не помешало, однако около шести утра я проснулась от шевеления в коридоре. Стараясь не подавать признаков жизни, ибо не знала еще, что меня ждет, я лежала, укрывшись с головой одеялом. В ванной зашумела вода, через несколько минут на кухне пару раз хлопнула дверь холодильника. Звуки были упорядочены, без лишнего аккомпанемента, значит, не в стельку. Тут я вспомнила, что супруг подшит с гарантией на несколько лет, и ситуация усложнилась своей непредсказуемостью. Однако Вовка ровной поступью продефилировал до спальни и, не нарушая окружающей обстановки, потихонечку, очень координированно забрался под одеяло. Я не удержалась: