– Понятно. Так я и поверила.

– А что, почему нет?

– Потому что вы ходок, Вячеслав Дмитриевич. Вот почему.

– А вы вертихвостка, Елена Андреевна.

– Да ты что! Ты обо мне что-нибудь дискредитирующее слышал хоть раз?

– Очень даже слышал.

– Неправда. Что эти мудаки во главе с Федькой наплели?

– Наплели, что ты фригидная кривляка, никому не даешь, нарушаешь, так сказать, трудовую дисциплину. А так – дежурить можно: хоть блондинка, но умная. Но это было давно.

– Ах скоты! Ну ничего, ничего, я завтра утром Федьке лицо расцарапаю.

– С удовольствием на это полюбуюсь.

– Ладно, Слава, не могу больше говорить.

Я услышала дыхание. Близко, совсем близко.

– Да, я понял, до завтра.

– Слава…

– Я тут.

– Ты мне сам не звони в это время.

– Так я и не звонил же, это ты сама.

– Да, я сама, ты понимаешь…

– Прекрати это, могла и не говорить.

– До завтра.

– Пока.

Утром на дежурство бежала бегом, оставив на кухонном столе пошаговые инструкции обращения с ребенком, которому в понедельник идти в школу. В приемнике было тихо, субботняя смена благочестиво разгребла ночной завал и не оставила на утро ни одного человека. Начало дня прошло в компании Валентины, притащившей бывшую костюмершу из Мариинского театра и какого-то очень известного консерваторского настройщика роялей. Костюмерша и настройщик задержались на полчаса, получив полное удовлетворение от поэтического звучания своих диагнозов: аутоиммунный тиреоидит и ревматоидный полиартрит – этакая маленькая ненавязчивая фуга для органа. Пташки взялись за ручки и исчезли в пространстве, оставив нас в интимном кругу – Валентина, я, кофе и сигареты. Новости оказались разнообразны: секретарша Александра Вербицкого почти на четвертом месяце, ожидается мальчик, посему была приобретена квартира в Озерках, практически около метро, ремонт шел полным ходом. Жена уже с приличным пузом, племянник Валентины пару раз отвозил ее к врачу, молчаливую, бледную, с потухшими глазами. Полина виделась с подругами все меньше и меньше, на все их приглашения находился у нее убедительный повод для отказа, ссылалась в основном на внучку и невестку. Но, по крайней мере, она оставалась относительно здорова. Сама Валентина нашла новую любовь – представительного реставратора из Эрмитажа, мужчину интеллигентного, возвышенного и, главное, вдовца. Ее контральто приобрело золотистые оттенки, нарочитый макияж сменился пастельными тонами. Периодически во время нашего свидания мне приходилось выскакивать на Люсин голос, но ненадолго. Новости кончились, Валентина засобиралась, как вдруг в узкий дверной проем без стука просунулась хирургическая шапочка с торчащей из-под нее розовой резинкой для волос.

– Лен, занята?

Валентина в секунду оценила ситуацию.

– Нет, нет, доктор, я уже ухожу.

Славка все же ломиться не стал и пошел на пост. Валентина нацепила перед маленьким убогим зеркальцем на стене широкополую шляпу и, конечно, не удержалась:

– Вы в любви, Леночка?..

– Может быть…

– Как же я вам завидую! Молодость – это море любви. Бесподобный красавец. Целую вас, дорогая моя.

Какие странные чертежи… Я замужем – неудачно, я в любви – прекрасно, Полина падает все глубже и глубже, Валентина летит, порхает, нарушая законы времени, Асрян потихоньку прогуливается по ровной линии, не изменяя траектории.

В мою каморку вошел Славка с огромным ананасом.

– Кормишь любовницу взятками, доктор?

– Не хочешь, я сам все съем. Нож дай.

– Имеется, но ужасно тупой.

– Ничего, справимся.

Через десять минут мы приговорили, перепачкавшись, весь деликатес, а пока ели, периодически целовались приторно-сладкими губами. Движение за дверью усиливалось, больные явно прибывали, что намекало на невозможность позволить себе что-то большее. Но даже просто целоваться с полным ртом ананасов есть счастье. Люся скоро подала голос, и я, поглядев на тарелку с остатками вкусности, ощутила острый приступ вины из-за того, что не поделилась с сестрами. Кроме пары пневмоний, привезли ДТП. Славку тоже уже ждали. Однако доктор Сухарев залез с ногами на диванчик, закинул голову на спинку и закрыл глаза.

– Слава, пошли, а то вдруг кто помрет, пока ты тут медитируешь.

– Не помрет… Посиди еще три минуты. Пусть пока анализы, рентген… Успеем еще… Пусто без Кости. Не хочется работать.

– А что, Пашка хуже?

– Да не. Пашка – боец. Наш человек. Но ты же понимаешь, о чем я.

– Нет, не понимаю.

– Не притворяйся.

– Что, сложно мысль сформулировать?

– Не сложно, а просто не нужно. Пашка – профессионал. Костик – талант. Вот и все, мадам.

Я не удержалась.

– А ты под какой категорией?

Славка открыл глаза.

– А я, мадам, ремесленник. Хирургия – это ремесло. И ничего такого интересного, про что вы спрашивали, в голове человеческой я так и не нашел.

– Доктор, вы самовлюбленный Нарцисс.

– Ну да, я такой.

Последняя фраза была произнесена под вопли из рентген-кабинета. Мы вскочили и, потеряв уже в последнее время всякое приличие, вместе вывалились из моей каморки. Через секунду все растворилось в потоке человеческих страданий, больших и маленьких, резко возникших или многие годы скрывавшихся даже от самых близких людей. К обеду окончательно закончилось лето, ливанул противный холодный дождь. Ветер теребил уже окропившиеся желтой краской клены в больничном сквере. Над головой висело серое питерское небо, обостряющее депрессии с бесконечными простудами, плыли низкие тягостные облака. Холод и сырость пропитали все вокруг.

«Скорые» прибывали одна за другой, тянулись мрачные лица, и мне подумалось, что летом народ болеет как-то веселее. А еще в Новый год, ведь даже петарда в печени лучше, чем третий по счету и последний инфаркт или инсульт. Хотя какая разница по большому счету! К десяти вечера промелькнула надежда на прекращение потока машин «Скорой помощи», но ни дождь, ни больные и не думали заканчиваться. На улице было уже не более восьми градусов, а сестры по летней привычке продолжали держать дверь полуоткрытой. Страшно сквозило, ноги заледенели окончательно. Поток из черепно-мозговых травм, образовавшихся в результате мокрого асфальта и плохой видимости на дорогах, унес Славку в операционную до самого утра. В два часа ночи приемник был еще полон. Мысли о горячем чае и теплых шерстяных носках вытесняли все остальные.

Сейчас, сейчас… Вот еще одного упакуем на отделение, еще полчаса буквально – и все…