у нас тут чемпион по хамству, и уже взяла со стола Сережин медиатор, но в этот момент в вожатскую, дыша духами и туманами, вбежал Женька. Застегивая на ходу запонки, он потребовал немедленно налить ему чаю с двумя ложками сахара и лимоном, иначе он не успеет до подъема выкурить на летней веранде пару Esse с ментолом и насладиться свежестью раннего утра.

– Женя, – с придыханием сказала Анька, не двигаясь с места, – ты такой хороший.

Заподозрив неладное, Женька сел на край стула со сломанной спинкой и посмотрел на стакан с семечками.

– А чем у вас так воняет? – спросил он. – И почему вы на меня так странно смотрите?

…Однажды в подземном переходе при выходе из метро «Выхино» к Женьке, который возвращался с мастер-класса по аппаратному маникюру, пристали гопники. «Сиги есть?» – вежливо поинтересовались они у молодого человека с розами на плечах. «Есть», – ответил Женька и протянул им пачку Vogue с ментолом. Что произошло дальше, Женька не рассказывал, но Vogue он с тех пор не курил, поэтому, чтобы не пришлось бежать за Пилюлькиным, Анька сообщила ему новость о новом соседе мягко и в наиболее приемлемой для него форме.

– Ну почему же сразу воняет? – сказала она и улыбнулась так широко, как только могла. – Это новый ультратрендовый аромат «Четче Коляна». Верхние ноты играют жареными семками, в сердцевине мягкие тона сушеной воблы и яичницы, а в послевкусии можно различить горьковатые акценты лука и только что выкуренной сиги. У нас теперь все время так пахнуть будет. С первого этажа.

Из-за того что горн на подъем в тот день прозвучал на двадцать минут раньше обычного (потому что это был вовсе и не горн), отряды вышли на улицу тоже раньше и в ожидании зарядки не знали, чем заняться. Но у нас благодаря Коляну и его рубке такой проблемы не возникло. За засохший пряник можно было встать на специально принесенный для этого стул, заглянуть в окно рубки и получить в подарок сломанный транзистор.

– Готово! – крикнул Колян и вслед за получившим транзистор Валеркой вылез из рубки через окно. – Как и обещал: первая песня – ваша!

Колян показал двумя руками на динамик, прикрученный к нашему фонарю, и зажмурился от удовольствия. Для нас он выбрал лирическую, полную подросткового трагизма композицию Наташи Королевой «Синие лебеди», в которой рассказывалось, как:

«Одна девчонка в шестнадцать лет

Поверила в счастье, которого нет,

А кто она, как ее зовут,

Вы догадайтесь сами».

Вслушиваясь в слова, вырывающиеся из старого динамика с кашлем, мы с Анькой честно старались вспомнить свои шестнадцать лет, но ничего подобного этой чудовищной по глубине трагедии, к своему стыду, не вспомнили.

– Это же десятый класс, – сказала я в оправдание нашему тогдашнему простою. – По-моему, мы были очень заняты тем, что читали «Войну и мир».

– Ядрена кочерыжка! – воскликнул Колян, щелкнув пальцами. – Я, кажется, вспомнил!

Чтобы во всех деталях запечатлеть в памяти один из самых ярких моментов своей жизни, я повернулась к Коляну и шепотом, дабы звуком своего голоса еще больше не спровоцировать нарушение пространственно-временного континуума, спросила:

– Что?!

– Это не Мэнсон у вас там, – радостно сказал Колян, – это Кинчев!

«Синие лебеди, светлые сны,

Гордые птицы волшебной весны,

Вы обманули меня,

Улетели за дальние дали».

В подмосковном лагере Х тоже все было хорошо. Не до зубного скрежета, как в лагере N, но позавидовать было чему. С утра до поздней ночи люди в этом лагере пели веселые песни, водили хороводы, радовались летнему солнышку, бегали по утренней росе босиком и, пока никто не видит, в местном пруду голышом купались. А все почему? Потому что директриса этого лагеря не была такой занудой, как Нонна Михайловна, и разрешала иной раз съездить на пару деньков за вантузами. И даже давала потом выходной, чтобы от дальней поездки как следует отдохнуть. Ведь ежели человек-то хороший и душа у него просит, то почему бы и не разрешить?

– Как это почему? – удивлялась Нонна Михайловна россказням Бороды. – Одному разреши, так и все поедут. И хватит уже об этом. Накаркаешь.

Запрещено было в «Гудроне» называть крепкие алкогольные напитки своими именами. О них вообще запрещалось говорить. Этим можно было таких злых духов навлечь, что потом весь лагерь до конца смены не оклемался бы. Это все равно что назвать Леху не Гуляевым, а Алса… Ой, нет-нет, злые духи такие злые, хоть вообще ничего не говори. И тем более не пой.

– Что-то мне диджей не нравится, – сказала Нонна Михайловна, присаживаясь за наш стол за завтраком. – Вам не кажется, что у него репертуар какой-то странный?

В надежде, что Коляна удастся отселить, Женька сделал заинтересованное лицо и предложил директрисе самое ценное, что было на столе, – бутерброд с сыром:

– Кажется. А еще он странно говорит и странно пахнет.

– Отнеситесь с пониманием к его тяжелой судьбе и голодному детству, – попросила Нонна Михайловна, откусывая бутерброд. – Я все же про репертуар. Вот вы, Сергей, тоже музыкант. Намекните ему как-нибудь аккуратно, чтобы сменил пластинку.

Сереже не понравилось, что он оказался «тоже музыкантом», но с тем, что репертуар нужно сменить, согласился. Он считал девяностые, подарившие нам маэстро Аркадия Укупника и Бориса Моисеева, верхом музыкальной безвкусицы, поэтому сказал, что лично он тоже предпочел бы композиции из культурно-музыкального слоя, залегающего где-то между Наташей Королёвой и Мэрилином Мэнсоном.

– Нет, я не об этом, – сказала Нонна Михайловна, понизив голос. – Не то чтобы я не люблю Игоря Николаева, но эти песни «Малиновое вино», «Выпьем за любовь»… Накаркать можно, и не для детских ушей это. В одном лагере такой страшный случай был: вожатый на планерку пришел в нетрезвом состоянии. Представляете себе, какой кошмар?

Женька еще раз попробовал поднять вопрос об отселении, но Нонна Михайловна, доедая второй бутерброд, продолжала стоять на бетоне и была озабочена только репертуаром. Тогда он попробовал зайти с другой стороны и перешел к плохо завуалированным угрозам, заметив, что хотя мы и шли под «Синих лебедей», но если ситуация в ближайшее время не изменится, то один из вожатых с горя точно начнет прибухивать.

От испуга Нонна Михайловна выронила недоеденный бутерброд и ткнула в Женьку ярко накрашенным ногтем.

– Тогда вы, Евгений, к нему и сходите. И лебеди, смею вам заметить, тоже почему-то синие.

Тысячу раз прав был Марадона, когда говорил Женьке, чтобы тот не перемещался по лагерю один. Пусть нахождение в общей