– Дорогие мои, – медленно, с расстановкой начал он и опять пошел шагать через маты. – Хороший вкус – это единственное, что даст вам возможность выбрать из всех предлагаемых бьюти-индустрией продуктов подходящий именно к данному случаю. Только девушка, обладающая утонченным вкусом, сможет понять, что между глиттером и хайлайтером огромная разница: один блестит, другой сияет! А если такового природа не дала, то хотя бы доверьтесь специалисту.

Женька остановился в центре игровой, сложил ладони и блаженно посмотрел на прямоугольную лампу дневного света с трупиками мух.

– К нам человек приехал из развитой цивилизации, – грозно затараторил он. – А мы тут, сохрани Иисус, глиттер с хайлайтером путаем! Что он скажет, когда увидит эту срамотищу?

– Ядрена кочерыжка, вот это клавиши! – сказал диджей и в разудалом поклоне коснулся пальцами пропитанной карболкой тряпки.

В знак особого уважения он протянул Женьке с Сережей растопыренную пятерню, которую перед этим вытер о дырявые спортивные штаны с лампасами, и осклабился.

– Колян, – отрекомендовался он и уставился на свою, теперь переливающуюся перламутром, ладонь. – А это че за телехрень?

Женька назвал все происходящее более емким и многозначным словом, но по-научному это называлось «социальная инклюзия».

Колян был то ли дальним родственником, то ли знакомым тети Любы. В Кимрах, откуда они оба были родом, все друг другу приходились либо родственниками, либо знакомыми, а своим принято помогать, в том числе и с работой.

Должности диджея в «Гудроне» не существовало. Когда утверждали штатное расписание, никто и слова такого не знал, поэтому Колян, которого тетя Люба привела к Нонне Михайловне с мольбой: «Возьмите хоть кем-нибудь, а то, не ровен час, вздернется», стал сразу музыкальным руководителем с зарплатой в три с половиной тысячи рублей за смену. Этого было слишком мало, чтобы на эту должность претендовали люди с музыкальным образованием, но оказалось вполне достаточным, для того чтобы не вздернулся Колян.

Нонне Михайловне это решение далось тяжело, потому что она мечтала не о таких кадрах, но должность все равно пустовала, да и тетя Люба за него поручилась. «Все тварь Божья, – сказала она Нонне Михайловне и сунула ей под мышку батон вареной, в кишке. – Всех любить надо».

Поскольку дело это было хорошее, внешне все отнеслись к такому назначению с пониманием. Так же относились здесь к ржавым кранам и шторам в затяжках: как к чему-то временному или переходному, когда старые вещи остаются старыми, но уже получают новые названия. Называли же самовар кулером, так почему бы и Коляна не называть диджеем?

И все же на душе противно скребло чувство, что нас обманули или даже обворовали, но и признаваться в нем отчего-то тоже было стыдно. Так Валерка вчера, догоняя мяч, упал и разбил коленку, но сказал, что плачет вовсе не из-за того, что ему больно, а из-за того, что мяч теперь догнал Вова. А тут даже обиду не на что было переложить. Дискотека с Коляном не стала хуже. Так же распускались цветы на стенах, так же заполнялся зал на медляках. В девять вечера половина вожатых ушла за пятым питанием в столовую, в десять другая половина – на планерку.

Если бы Колян испортил хоть что-то – добил дребезжащий бас, пристал к Маринке, подрался с Сашкой или пронес за пульт банку пива, то все бы с облегчением выдохнули, потому что обижаться было бы уже не так стыдно. Но ничего такого не случилось, и, расходясь в тот вечер по корпусам, все как будто спрашивали друг у друга: «Извините, у вас ничего не пропало?» – «Да нет, вроде все на месте, но такое ощущение, что должно было быть больше. А у вас?» – «Нет-нет, все в целости. Показалось, наверное».

Пожалуй, единственным из вожатых, которого не тронула история с Коляном, стал Сережа. Перед дискотекой он был слишком занят с мальчишками уборкой фантиков за корпусом, поэтому пропустил все колыхание и не так болезненно воспринял внезапно наступивший штиль. Но в тот вечер он чувствовал себя обворованным больше, чем кто бы то ни был на свете.

После отбоя мы с ним остались в вожатской вдвоем, и оба мучились от того, что не знали, о чем говорить. По официальной, но неоглашенной версии мы ждали с планерки напарников, хотя прекрасно понимали, что Анька с планерки не вернется, а обиженный на гостя из цивилизации Женька, скорее всего, сразу пойдет к себе. Распрощаться после отбоя означало бы признать этот прискорбный факт, поэтому Сережа не уходил и, барабаня пальцами по столу, спихивал свою обиду за разбитую коленку на все, что видел.

Ему не нравилось, что дети так долго укладывались спать, что Валерка насыпал фантиков в лопухи, что возле их вожатской задирается линолеум и что он постоянно задевает головой чье-то глиняное солнце, у которого оказались слишком длинная нитка и слишком острые лучики. Пятое питание сегодня выдавали долго, потому что Нонка не передала на кухню список детей в отрядах, а еще дул сильный ветер, а детям приспичило играть в бадминтон, и теперь у нас не осталось ни одного воланчика.

В конце концов это надоело.

– Я могу сходить завтра за воланчиками, – сказала я, – но не могу сделать так, чтобы Анька сидела здесь перед тобой и ругалась, что из граненых стаканов невозможно пить горячий чай, а ты бы дул на ее стакан, пока она не видит. А она же ничего не видит. Ничего!

– Не вздумай ей говорить, – глядя в пол, выдавил Сережа и потянулся за гитарой. – А я, пожалуй, пойду.

– Стой. Пожалуйста, оставь ее здесь, – попросила я, – она мне сегодня будет нужна.

– Зачем? – спросил Сережа, по-прежнему разглядывая что-то на полу.

– На случай, если Ринат придет.

– Нет, – сказал он и схватил свою Альдеру за гриф, грубо, как изменщицу за горло или волосы.

Мне стало жалко и ее, и Сережу.

– Подожди, не надо. Тогда сыграй мне одну песню и забирай, раз уж так. «Полкоролевства» Янки. Сыграешь?

Но сегодня у Сережи слишком сильно болело колено.

– Ладно, оставлю вам, – сказал он и, пошарив в кармане джинсов, вложил в мою ладонь что-то маленькое и плоское. – Если Ринат придет, это может понадобиться. Правда, не знаю, как он, а я без этих штук люблю. Ощущения с ними не те.

Как только за Сережей закрылась дверь, я пересела на Анькину кровать поближе к Альдере и показала ей лежащий на ладони нейлоновый медиатор.

– Это что за телехрень?! Ощущения у него не те. Как будто я виновата в этих его ощущениях. Как Валерка, честное