Альдера промолчала, не желая в чем-либо обвинять своего Сережу. А ревновал ее он зря. Никто в этот вечер не обнимал ее плавные изгибы, не перебирал пальцами тугие струны, и уж точно никому не понадобился этот дурацкий медиатор, потому что Ринат, как ни ждали мы его, делая вид, что не ждем, так и не пришел. Да и как он мог прийти, если злая Нонка, позавидовав молодости и пылкости, превратила его в куст белой сирени? И сейчас он стоит у начала лесной дороги, протягивает упругие ветки в сторону четвертого корпуса и роняет ржавые гво́здики в придорожную пыль.

– Точно! Альдера, а я-то думаю, откуда здесь столько деревьев. Удивительно, что кто-то еще уцелел. Но, может, он просто не нашел предлога, чтобы прийти? Тогда мог бы принести кулек пряников, как у Губанова.

– Как у Губанова сегодня уже было, – сказала Альдера. – Не помнишь: «Подарить на грудь бусы лишние, навести румян неба летного»?

Я подошла к двери и сняла с ручки кольцо белой тесьмы – все, что осталось от связки прищепок.

– Бусы лишние! Альдера, это невозможно! Так не бывает! Бусы из прищепок?! А что такое алый бархат, случайно не знаешь?

Альдера не знала, но, пока я лежала рядом с ней и засыпала, рассказала, что когда-то очень давно видела этот алый бархат, но уже не помнит где.

– Ведь ты даже не представляешь, какая я старая, – сказала Альдера. – В этом году мне исполнилось страшно сказать сколько. Целых двадцать лет.

* * *

– Все, Петрович, коробки приехали. Съезжаем. Отпионерили. Хочешь, гитару возьми. Все равно спишут, а гитара хорошая, жалко.

Человек, которого назвали Петровичем, удивился:

– Да куда мне ее? Сыну семь лет только, а сам я не играю.

– Бери-бери, пригодится. Завернуть бы только во что-то, чтоб дорогой не попортить. Да хоть вон… со стены сними и оберни. Мягкое вроде.

День 9-й

Говорят, что один из ведущих мировых трансовых диджеев Пол ван Дайк вырос в неполной семье. Его отец оставил жену и сына, когда мальчику было четыре года, и в дальнейшем никак им не помогал. Самое большее, на что мог рассчитывать Пол, – стать мастером по дереву, но совершенно случайно его увлекло радио, и он связал свою жизнь с музыкой. А еще говорят, что Пол ван Дайк родился в Кимрах. Правда, так говорят только те, кто не может выговорить название его настоящего родного города – Айзюнхюттенштадт, но все остальное – общеизвестные в музыкальных кругах факты. Поэтому теоретически у Коляна были все предпосылки, чтобы начать успешную карьеру диджея, чем он и занялся в семь утра в нашей вожатской.

– Я че к вам зашел-то? – задал сам себе вопрос Колян и тут же на него ответил: – Вы ближе всех оказалися. Нонка эта ваша совсем очмырела. Как я ей эту карусель заведу с одной розеткой? Если только вот к вам с удлинителем воткнусь. Есть у вас куда?

В руках Колян держал электрический провод, заканчивающийся белой вилкой, и искал глазами, куда ее можно воткнуть. Нас же с Анькой больше интересовало, где начало этого провода, потому что тогда мы бы имели представление, почему очмырела Нонка и к чему ближе всех мы имели несчастье оказаться. Но поскольку даже самый длинный провод вряд ли дотянулся бы до главного корпуса, а тем более до общежития, то ответ напрашивался сам собой: у нас новый сосед. На первый этаж впервые за два года кто-то заселился.

Два года назад на первом этаже четвертого корпуса прорвало канализационную трубу, что по времени неудачно совпало с отлучкой Бороды за переходными муфтами. В результате этаж под нами оказался практически полностью затоплен нечистотами. Это было самое зрелищное и веселое отрядное мероприятие за всю историю существования «Гудрона». Даже сам Дэвид Копперфильд, выступай он в актовом зале после ужина, не собрал бы столько восторженных зрителей, сколько собрало окно туалета, из которого бил неиссякаемый фонтан детской радости.

После этого происшествия этаж несколько раз подряд подвергся санитарной обработке, а Борода столько же раз – публичному аутодафе, но даже полная стерильность и устные гарантии Бороды, что он все починил и теперь все «потекет, куды ему скажуть», не позволили этажу снова стать жилым. На всякий случай Нонна Михайловна распорядилась перекрыть там воду навсегда и использовать помещения только для хозяйственных нужд. Первой такой нуждой стал склад сломанных кроватей в одной из палат, в которую Анька пожелала провалиться Женьке, а второй – Колян со своими большими планами на будущее.

– И говорит мне, значит, – продолжил Колян, – сделай там радиорубку, чтоб музыка на весь лагерь дудела. Если, говорит, коляску эту вывезешь, дам штукарь сверху. А как я ее вывезу, если розетка одна? Стоит на бетоне, и все тут! А если че, говорит, ну, шухер там какой, сразу на второй этаж беги, там ребята негалимые, любую мазу потянут.

Не вставая с кровати, Анька выдвинула верхний ящик тумбочки и вместе с двумя бархатными резинками для волос вытащила тройник.

– Подойдет тебе?

– Благодарочка, – сказал Колян, подставляя руку под тройник как для милостыни. – Как заведу эту шарманку – первая песня ваша. Вы кого уважаете? Мэнсона? – Колян показал пальцем на плакат с Вилле Вало и стал наматывать провод на локоть. – А я наших больше люблю. Королёва там, Апина. Хорошие девахи. А вы че молчите-то все? Хоть бы че спросили. Человек я новый, в разговоре интересный.

Размахивая концом провода, он еще поинтересовался, где здесь ближайший ларек, спросил, нет ли у нас сиги и жиги, затем почесал впалую грудь тройником, вернулся к столу и отсыпал в граненый стакан из кармана олимпийки жареных семечек.

К этому можно было отнестись философски, ведь вполне возможно, что в нашей вожатской стоял будущий Пол ван Дайк, но Колян имел неосторожность нарушить главное «нельзя» лагеря: назвал Вилле Вало Мэрилином Мэнсоном.

– Слушай, Колян, – сказала я. – Раз ты такой интересный, где про аустерлицкое небо было, не помнишь?

– Кроссворд разгадываете? – догадался Колян и замотал коротко стриженой головой. – Не, не помню. Да и пойду я. Нонка сказала пошурику сделать, некогда мне тут с вами лясы точить.

Колян еще раз поклонился, вышел и зашаркал по лестнице резиновыми шлепанцами. Анька повалилась на кровать и беззвучно засмеялась:

– Вот это ты ему нахамила! Прямо так в лицо бросила: «аустерлицкое небо». У него же три класса, не больше.

Я хотела рассказать ей, кто