заявления, которое может сильно тронуть людей и даже заставить их задуматься, одобряя ценность инакомыслия. В общем, нам нужно начать развивать критические способности на ранних этапах и делать это постоянно, восхищаться ими, настаивая на том, что критическая свобода, а не стадное послушание является признаком истинного патриотизма. Это можно сделать различными способами, некоторые из которых связаны с сильными эмоциями. Дети – стадные создания, но в иные моменты они проявляют инакомыслие, и радость свободы и критического несогласия можно поощрять с самых первых дней жизни ребенка. Лично в моем случае роль сыграла увлекательная история Сибил Лудингтон, которая в деле свободы продвинулась дальше Пола Ревира. Эта история, напечатанная в популярном детском журнале, хорошо легла на любовь маленькой девочки к идее разрыва с традициями и стремления к свободе и связала эту идею с основополагающими идеалами нации. Поэтому для меня идея Америки с самого начала была идеей справедливости с щепоткой инакомыслия и экспериментов, даже неповиновения – мотив, красной нитью проходящий во многих рассказах о революции, классических и современных, найти которую можно в разных полюбившихся произведениях американского литературного и кинематографического канона от «Двенадцати разгневанных мужчин» до «Убить пересмешника». То же справедливо сказать и об Индии, поскольку Ганди многие символы неповиновения сделал национальными символами, в том числе песню Тагора «Если никто не ответит на твой зов, иди один».

Похоже, что правильный патриотизм может избежать опасностей, воплощенных в метафоре Сциллы. Но все же кто-то может спросить: зачем играть с огнем?

IV. ХАРИБДА: «РАЗБАВЛЕННАЯ МОТИВАЦИЯ»

Учитывая все эти опасности, можно было бы задаться вопросом: а не лучше ли вообще отказаться от патриотической любви в пользу чувств, в большей степени основывающихся на принципах, более холодных и, следовательно, как может показаться, более надежных? Этот путь выбрал Юрген Хабермас, и кто-то может сказать, что им же пошел и Джон Ролз, хотя я считаю, что в конце концов его концепция полностью совместима с моей. «Харибда», которую предлагает Хабермас, не может предложить план культивирования сильных, поддерживающих граждан эмоций, потому что в ней недостаточно внимания уделяется проблеме «разбавленной мотивации».

Словосочетание «разбавленная мотивация» заимствовано из критики Аристотелем идеального полиса Платона. Платон пытался избавиться от пристрастности, устраняя семейные узы и требуя от всех граждан одинаково заботиться друг о друге. Аристотель видит здесь трудность в том, что «Люди ведь всего более заботятся о том и любят, во-первых, то, что им принадлежит, и, во-вторых, то, что им дорого; но ни того, ни другого невозможно предположить среди людей, имеющих такое государственное устройство» (Политика, 1226b, 22–23). Поскольку граждане не будут видеть ни в одном ребенке своего и относящегося целиком к их ответственности, весь полис, говорит он, будет напоминать домашнее хозяйство, в котором слишком много слуг, поэтому никто не берет на себя ответственность за выполнение какой-либо задачи. Поскольку никто из граждан не будет думать ни об одном ребенке или о детях, что они единственные, кто у него есть, не возникнет и сильной заботы, характерной для настоящих семей, и во всем у них забота будет «разбавленной», говорит он (1262b, 15). Короче говоря, чтобы заставить людей полюбить что-то, нужно заставить их воспринимать это как «свое» и желательно как «единственное, что у них есть». Этот момент, конечно же, соотносится с тем, о чем мы говорили все это время: основные эмоции являются «эвдемонистическими», то есть связанными с представлением человека о процветании и с кругом забот, встроенным в любое такое представление. Чтобы заставить людей заботиться, вы должны заставить их видеть объект потенциальной заботы как в некотором роде «принадлежащий им» и «являющийся ими».

Давайте теперь рассмотрим две основанные на принципах концепции патриотических эмоций – Джона Ролза и Юргена Хабермаса. Обе концепции многообещающие, и все же обе заставляют нас задать вопрос, который уже был задан Аристотелем: не окажутся ли чувства, которые они культивируют, отдаленными и слабыми?

Описание политических эмоций, предложенное Ролзом, не механическое: как и в моем описании, в его основе лежат воображение и история. Ролз также замечает препятствие, создаваемое ограниченностью альтруистических эмоций, на пути ко всеобщей заботе[327]. Его решение принимает вид подробно описанной концепции того, как семейная любовь может быть с течением времени расширена, чтобы стать более широким типом ассоциативной любви, и как эта любовь, в свою очередь, может быть распространена на политические принципы, которые формируют нацию. Основным психологическим принципом является принцип взаимности: мы склонны любить тех и заботиться о тех, кто явно любит нас и заботится о нас. Существование этого психологического принципа Ролз считает «глубоким психологическим фактом»[328]. Во-первых, это происходит в семье: дети признают любовь и заботу со стороны своих родителей и начинают любить родителей в ответ. Во-вторых, при условии, что окружающие нас общественные ассоциации «справедливы и публично признаны справедливыми», люди «приобретают дружеские чувства и доверие к другим в ассоциации, поскольку они с очевидным намерением выполняют свой долг и обязательства и соответствуют идеалам своего общественного положения»[329]. Наконец, при условии, что люди прошли первые два этапа и видят, что основные институты, управляющие их обществом, справедливы, у них развивается чувство справедливости и эмоции, поддерживающие эти институты.

Концепция Ролза насыщенная и – особенно в контексте своего времени – смелая в том, как она затрагивает психологические проблемы, которые обыкновенно оставались без внимания философов. И все же можно задать ей три вопроса. Во-первых, не нуждаемся ли мы в срочном порядке в концепции, описывающей то, как люди любят и борются за справедливость в неидеальных условиях? Конечно, это не проект Ролза, но даже справедливое общество всегда рискует стать несправедливым и, следовательно, чувства, которые поддерживают даже это общество, должны будут иметь хотя бы некоторые неидеальные черты – например, надежду на справедливое будущее, критику несправедливого настоящего и прошлого, мечтательную любовь к далекому. В реальном мире и в контексте моего собственного проекта, сконцентрированного на стремлении к справедливости, а не на достижении ее, правильный патриотизм будет играть две решающие роли: способствовать исправлению исторической несправедливости и поддерживать борьбу за бóльшую экономическую справедливость, которую людям всегда будет трудно поддерживать в силу их эгоизма. Поэтому, пусть даже Ролзу не нужно описание неидеального случая, оно нужно мне.

Второй связанный с этим вопрос: не слишком ли абстрактна концепция Ролза в описании того, как устроены люди? Ролз пытался сделать набросок политической психологии, не занимая никакой позиции по спорным вопросам о том, что собой представляет человеческая природа, и такой подход работает только до определенного момента. Таким образом, мы в теории Ролза просто не видим проблем, которые придется решать любой хорошей политической психологии (например, проблем отвращения и стигматизации). Вероятнее всего, эти проблемы могут возникнуть даже в хорошо организованном обществе, в котором есть запрещающие исключение институты, поскольку даже в этом обществе наверняка есть настоящие, а не идеальные люди. Восполнение этих пробелов полностью совместимо с проектом Ролза. По целому ряду причин он счел правильным избегать множества потенциально спорных деталей, но в некоторых областях эти детали кажутся жизненно важными.

В-третьих (и это действительно тот водоворот, куда Харибда заманивает путешественников), проект Ролза в том виде, в каком он был разработан, является весьма абстрактным. Ролз это признает, пытаясь заверить нас, что его концепция включает в себя не просто абстрактные принципы, а «активные чувства любви и дружбы»[330]. Например, очевидно, что он имеет в виду детей, любящих реальных, конкретных родителей, а не абстрактные нормы родительства. Ролз – не Платон, и на него, по сути, не действуют возражения Аристотеля. И все же он ничего не говорит о том, как конкретные случаи такой любви на самом деле приведут к пониманию общих принципов. Люди действительно не влюбляются в абстрактные идеи как таковые, без множества вспомогательных инструментов в форме метафоры, символа, ритма, мелодии, конкретных географических особенностей и т. д. Проницательные лидеры очень хорошо это понимают. Если бы Мартин Лютер Кинг – младший писал в манере Ролза, мировая история была бы совсем иной. Яркость и специфика являются решающими